grab your gun and bring in the cat
Название: Весна на Марсе
Автор: Feuille Morte
Бета: Dark Star
Категория: Fallout: New Vegas
Рейтинг: R
Персонажи и пейринги: фем!курьер/Бенни
Жанр: гет
Аннотация: написано по заявке. Судьба не пощадила Бенни, и теперь он вынужден зарабатывать на жизнь проституцией в отчаянной попытке выкарабкаться из долговой ямы. Прослышав об этом, давняя знакомая, в прошлом курьер, а ныне любимица мистера Хауса, приходит к нему повидаться.
Предупреждения: мягкий фемдом, дабкон
Статус: закончен
1. Два бокала «Сьерры-Мадре»
1. Два бокала «Сьерры-Мадре»
Когда сгущаются сумерки и вспыхивают вдоль проспекта огни, из нор вылезают ночные жители Стрипа: горькие пьяницы, драные кошки, разодетые шлюхи. Все запивохи не вяжут лыка, все кошки серы, все потаскухи похожи друг на друга… все, кроме одной.
Те, кто любит опасность, мотыльками порхают вокруг солдат, чья увольнительная выпала на этот удивительный вечер. Иные, кому по нраву роскошь, составляют компанию джентльменам, неравнодушным к хорошему вину и доброй партии в покер. Безусые мальчишки предлагают себя усатым господам, порочные юноши — стареющим нимфеткам. Рой страстей и страстишек кипит вокруг «Гоморры» стараниями тружениц и тружеников любовного фронта. Одни угодили сюда по собственной воле, других вынудили обстоятельства, но недовольных мало: хочешь сладкой жизни в Нью-Вегасе — плати, а чтобы платить — работай и не жалуйся. И действительно, местные проститутки не жалуются… все, кроме одной.
Улыбнувшись на пороге «Гоморры» двум ночным бабочкам и одному весьма обаятельному гулю, Пенелопа толкнула тяжелые двери и шагнула в богато декорированное фойе. Перед ней сию же секунду возник отутюженный молодой щеголь с заискивающим взглядом:
— Приятно снова видеть вас, мисс Гарднер. Вы к нам по делу?
— Просто коротаю время, Сэм. — Пенни улыбнулась ему, как давнему знакомому. Она не помнила его имени, но парниша ради нее согласен был называться хоть Сэмом, хоть Мартином, хоть самим чертом. — На улице прекрасная погода, а у меня — прекрасное настроение.
— Мы немедленно освободим ваш столик, — забеспокоился он, будто с каждой секундой таяло количество крышечек, которые отсыплет щедрая гостья. — Сегодня аншлаг, но уверяю, ждать придется не больше минуты…
— Не торопись, лучше дай мне фишек… и бокал вина. Я сыграю.
Портье исполнил просьбу с быстротой джина, успевшего заскучать в своей бутылке. Пенелопа оставила на столе чаевые и вошла в зал.
Она и раньше видела Бенни здесь, среди блудниц и путан. Подражая более опытным товаркам, он цедил кофе и курил за столиком ночами напролет, точно кого-то ждал. Один раз дождался: на глазах Пенелопы немолодая, но холеная дама под локоток увела его на второй этаж, нисколько не смущаясь, что на поникшем лице будущего исполнителя ее желаний читается отнюдь не предвкушение жарких объятий. Злые языки не врали — ее товарищ нашел новое место в жизни. Что ж, очередная шутка большого города: сегодня ты король мира, завтра распродаешь последние вещи, чтобы наскрести на пачку вермишели, а послезавтра обнаруживаешь, что потратил все деньги, одолженные добросердечными друзьями под немалый процент. Хочешь не хочешь, а хватаешься за любую работу, особенно если тебе предлагают чистую рубашку и штаны без заплат — разве что очень узкие, жмущие в паху, как любят взыскательные клиентки.
Когда-то саму Пенелопу, стоило ей появиться на пороге «Гоморры», принимали за девочку, согласную на что угодно за теплый ужин и десяток крышек, но сейчас былые обидчики расступались перед ней с почтительными улыбками, той девочки не узнавая. От одного игрального стола к другому шла уже не оборванка из пустошей, а любимая протеже мистера Хауса, облаченная в летящее довоенное платье. Пенни считала, что жизнь распорядилась честно. Она выполняла поручения своего хозяина, не задавая вопросов, и привозила ему из путешествий снежные шары, а он не скупился на награду — и вдобавок позволял носить одежду той женщины, что двести лет назад звалась миссис или, может быть, мисс Хаус: ее платья, украшения и чулки — невиданную роскошь из покрытых пылью сундуков «Лаки».
— Давно вы не играли, Пенелопа!
— Может, присоединитесь к нам, леди? Как раз одного не хватает!
— Вам сегодня непременно повезет, прекрасная мисс!
Вот уж точно. Сегодня ей повезет.
Пенелопа поставила на черное, снова на черное, на красное — и наконец выиграла. Проигрыш не огорчил ее, победа не обрадовала: легко швыряться деньгами, когда за тобой приглядывает повелитель всея Стрипа. Она лишь мельком взглянула на рулетку и пропустила мимо ушей восторженные речи крупье. Всё смотрела и смотрела, глаз не отрывая, на бывшего приятеля, сидящего в центре зала под низким абажуром. Его коллега, опытный обольститель, уже покинул казино в компании молодого солдатика КНР; его товарки одна за другой находили любителей острых ощущений, истосковавшихся по ласке. Даже Старая Мэг, самая искушенная и самая морщинистая из всех, сегодня не осталась в одиночестве. Аромат любви витал в воздухе. Трещало радио, и сквозь помехи, как сквозь шорох осенних листьев, доносилась запись Синатры.
Ноги сами понесли Пенелопу в зал. Пританцовывая на ходу, она замурчала песенку. Плешивый ковер заглушал стук каблуков; пышная юбка при каждом движении поднималась и опадала, будто морская пена. Официант скользнул мимо, чтобы наполнить шампанским опустевшие бокалы двух лощеных дам с лошадиными лицами. Пенелопа тронула его за плечо, жестом давая понять, что жить не может без двух бокалов «Сьерры-Мадре», и утанцевала к столику Бенни. Он сидел боком ко входу и пристально изучал расцарапанную столешницу. Даже когда попытался закурить, и то не поднял глаз: словно надеялся превратиться в пылинку и ничем не выдать своего присутствия. Серебристая зажигалка с надписью «Лаки 38», подарок бывшего покровителя, чиркала впустую — сломалась.
Пенелопа услужливо поднесла свою. В тусклом свете папиросная бумага зарделась красным. Бенни наконец поднял голову и смерил давнюю знакомую взглядом. Молча затянулся и, развернувшись вполоборота, выпустил дым Пенелопе в лицо.
— Какая нелегкая тебя принесла, красавица? Вот так встреча, Пенни... Вот так встреча.
— Поживаю я хорошо. Изумительно я поживаю. Спасибо, что спросил. Не называй меня «Пенни».
По мановению руки официанта на столе возникли два бокала «Сьерры». Выверенным движением он отодвинул для гостьи стул, предлагая сесть, и исчез, будто его никогда и не было. Персонал в этом заведеньице, подумала Пенелопа, хорошеет на глазах: официанты стали расторопнее, горничные — порядочнее, а шлюхи, говорят, искуснее… все, кроме одной, слишком неопытной и строптивой.
Пенелопа села, оправляя юбку, и подперла щеку рукой.
— Ты что-то бледный. Наверное, на свежем воздухе не бываешь.
— Летела бы ты по своим делам, пташка.
Его в самом деле было не узнать. Модная стрижка отросла, растрепанные пряди свободно падали на лоб, придавая Бенни сходство с лохматым щенком. Вместо привычного пиджака в клеточку, который Пенелопа всегда находила безвкусным, ему пришлось надеть василькового цвета рубашку с неброским полосатым галстуком. Наниматели решили, что такой наряд понравится дамам. Негласно бросая им, дамам и нанимателям, вызов, он застегивал рубашку глухо, на все пуговицы, а галстук повязывал туже, чем иные — пояс верности.
— Или выкладывай, что ты здесь забыла, или вали.
— Да вот думаю снова открыть «Лаки», — поделилась Пенелопа, не сводя с него взора. — Теперь присматриваюсь к конкурентам. Ворую идеи, чтобы выдать их мистеру Хаусу под видом своих. Пей, Бенни. Почему ты не пьешь? Отличный мартини, надо было сразу брать бутылку.
— Этот твой кисель — для девчонок.
— А я знаю. Но ты-то у нас теперь не лучше девчонки, Бенни.
Бенни изменился в лице.
— Откуда ты…
— Твои же друзья и сдали, — призналась Пенелопа, отвечая на невысказанный вопрос. — Поделились маленькой тайной. Если бы я так не любила Томми и Франта, я бы сказала, что они большие сволочи.
— Не суй в это нос, — неприязненно ответил он, собирая последние крохи самообладания.
— Вот так дружишь с людьми, до утра надираешься с ними в «Топсе», бутылка пустеет за бутылкой, а потом оглянуться не успеешь — и они сдирают с тебя последнюю рубашку, злорадствуют… распускают слухи.
Бенни ругнулся сквозь зубы и поднялся, намереваясь уйти, но Пенелопа удержала его — схватила за руку, как девица, которая не желает отпускать возлюбленного, разгоряченного ссорой. Люди оборачивались на них и заинтересованно перешептывались, нисколько не тяготясь правилами приличия: ведь всем известно, что хорошая драма может скрасить вечер не хуже любого спектакля в «Топсе», причем совершенно бесплатно. Наблюдение за любовными коллизиями и последующее их жаркое обсуждение давно стали частью местного круговорота удовольствий — как выпивка, азартные игры и танцы.
— Не устраивай сцен, тебе это надо? — мягко спросила Пенелопа. Случайных зрителей легко обмануть запахом пудры и легким платьем, однако хватка у нее была крепче, чем у Бенни, а нрав злее. Она сжала его пальцы и, сменив тон, приказала: — Сядь.
Никакая сила в мире не заставила бы его повиноваться, кроме страха потерять работу: шлюхи, распугивающие клиентов, были не в цене, поэтому владельцы «Гоморры» внимательно следили, чтобы их девочки не затевали скандалов. Все помнили, что случилось с Крошкой Салли, которая на той неделе плеснула вином в лицо лысому старику, подсевшему за ее столик. Хорошая репутация борделя зависит от кротости и ласковости его шлюх, то есть качеств, нередко взлелеянных хлыстом. Бенни, памятуя об этом, плюхнулся обратно, только глаза его стали холоднее.
— Не поверю, что ты скучала, — процедил он сквозь зубы, разминая в пепельнице недокуренную сигарету. — Чего надо?
— Говорят, ты в долгах как в шелках.
— Зато ты цветешь, цыпа.
— Есть такое дело… — Пенелопа поднесла ко рту выбившуюся прядку и задумчиво пожевала распушенную кисточку. — Слушай, я знаю, как непросто найти работу в больших городах. В деревнях и убежищах ты еще кому-то нужен, а тут — как повезет. Тебе не повезло.
— Всё ты и твоя проклятая фишка.
— Только не делай виноватую из меня. Мне жаль. Правда, жаль. Мы все живем так — ну, как будто война кончилась вчера. Мало думаем о будущем, а друг на друга вообще плевать хотели.
— Ты могла бы податься в театр. Томми был бы счастлив, большая актриса пропадает.
— Ну уж, по крайней мере, я не подалась бы в шлюхи.
I can hear the sounds of violins
Long before it begins
Make me thrill as only you know how
Sway me smooth, sway me now…
Неуклюжая девица на танцполе, заслушавшись бархатными нотами в голосе певца, споткнулась о ногу своего кавалера и выронила бокал мадеры. Зазвенело стекло, промчалась мимо рыженькая официантка, вальсируя со шваброй, и эта крошечная заминка дала Бенни лишние полминуты, чтобы вымучить ответ: он не ожидал, что Пенелопа вернет шпильку, снова напомнив, кто он и почему сидит здесь, за этим столиком с красной салфеткой, с этой засохшей розой, роняющей лепестки.
— Рожей ты не вышла, Пенни, — наконец выплюнул он.
— Думаешь, не взяли бы? — улыбнулась она обезоруживающе: и эту шпильку отбила. — Зато ты у нас симпатичный. Слава богу, избавился от этого пиджака в клеточку. Манеры у тебя, правда…
— Мы все поняли, как тебе повезло, мисс Пенни Гарднер. Если пришла потешить свое самолюбие, дуй отсюда. Найди кого-нибудь другого.
— Послушай, я многое могу сделать. Скажи «да» и не бахвалься. Хоть раз в жизни перестань, на одну минуту, чтобы сказать это нечастное «да».
— Прости, я не припомню, чтобы Пенни Гарднер помогала кому-то, кроме себя.
— Вот как? Не припомнишь, значит?
— Ты сама прекрасно знаешь, какой ценой тебе достались эти деньги и это платье. Может, мне противно смотреть в зеркало по утрам… но и тебе, цыпленочек, не должно быть приятно.
— Ну, как хочешь, я не буду тебя вытягивать из болота, — пожала плечами Пенелопа. — Вдруг тебе там еще понравится. Тогда адье, дружочек. Я тебе работать мешаю? Так бы сразу и сказал. Твое время нынче денег стоит.
Официант, забирая пустой бокал, спросил, как ей мартини.
Пенелопа поднялась из-за столика и ответила, что очень хорошо.
2. Пенни & Бенни
2. Пенни & Бенни
В тот вечер «Топс» гудел сильнее обычного: Томми удалось заманить на сцену какую-то, как он выразился, «блистательную знаменитость», проездом оказавшуюся в Нью-Вегасе. Бенни не понимал, почему взглянуть на эту пышную негритянку вознамерился весь город, однако билеты разошлись за один вечер, да в таком количестве, что перед концертом в зале было не протолкнуться. Томми приберег для них теплое местечко за столиком в первом ряду. Думая, что из блистательного в Луизе — только усыпанное блестками платье, Бенни лениво тасовал колоду, надеясь сегодня уйти победителем. Но стоило Луизе запеть — и все картежники отложили карты, все пьяницы отставили бутылки: так славно звучал ее тусклый старый голос.
Сладкая дрема кончилась только тогда, когда певица объявила перерыв и удалилась припудрить носик. Лысый толстяк-музыкант, аккомпанировавший ей на рояле, принялся бренчать веселую послевоенную песню; некоторые гости, стряхивая оцепенение, даже поднялись танцевать. Под легкий джаз и перестук чужих каблуков Томми и Бенни разыграли партию в покер, но для последнего это кончилось скверно: бубновая дама и бубновый валет не могли сладить с тузом и королем червей.
Джокер рядом с ними криво улыбался и подмигивал левым глазом.
— Признай, босс, сегодня мой день! — широко улыбнулся Томми, сгребая выигранные фишки. — Подружка-фортуна в кои-то веки улыбается не тебе. Ты мне еще сто крышек проспорил, помнишь? Я ведь говорил — жди аншлага.
— Да уж, — криво улыбнулся Бенни. Он мог позволить себе крупные проигрыши, но попадать впросак не любил. — Не везет.
— Ничего, — сказала высокая девица, подойдя к нему со спины. — Бывает. Не везет в карты — повезет в любви.
И ненавязчиво опустила руку на плечо бессменного лидера «Председателей», сжимая пальцы так, будто готова была оторвать на память кусок клетчатого черно-белого твида.
Бенни не понаслышке знал, что «вышибить мозги» — не просто выражение. Ему и раньше доводилось стрелять в людей, поэтому в городе он не вспоминал курьершу ни разу. Совесть подавилась бы, попытайся она сожрать его с потрохами. Но тут он обернулся на голос — и качнулся перед глазами подъеденный молью занавес, и вздрогнули огни, и музыка заглохла, будто лысый музыкант ударил по клавишам рояля. Услужливая память подбросила воспоминание, как дилер — неудачную карту: повеяло ночным кладбищенским холодом, глухо застучали лопаты, ворочая комья мерзлой земли. Платиновая фишка в кармане нагревалась от тепла пальцев. Он стоял в трех шагах от неглубокой могилы, где хоронили девчонку с двумя отметинами на лбу, по девять миллиметров каждое. Кровь не текла: застыла черной капелью на комбинезоне, запеклась на длинной прядке. Как ее звали, беднягу? Мисс Гарднер, Пенелопа, Пенни. Он мельком подумал, что она, эта Пенелопа, чудно бы смотрелась на улицах Стрипа в толпе других нарядных крошек, радующих глаз, и сердце, и кое-что еще, но потом отмахнулся от пустых мыслей, как от сонных комаров, противно зудящих под фонарями. Два выстрела — и дело с концом, спасибо его любимой малышке под непритязательным прозвищем «Мария».
— Могу ущипнуть, — дружелюбно предложила девица, снимая руку с его плеча. — Но ты не спишь, предупреждаю сразу.
— Проблемы? — нахмурился Томми. Он беспокоился не столько за большого босса, сколько за репутацию своего театра. Луиза вернулась к микрофону, гомон затих, и на их столик уже обращались взгляды недовольных любителей музыки.
— Исчезни, — коротко бросил ему Бенни.
И остался с Пенелопой, воскресшей из мертвых, наедине.
Наверное, она дала на лапу одному из охранников: обычно в «Топс» не пускали оборванцев, с чьих подошв еще не сошла въедливая пустынная пыль. Бенни заботился о внешнем лоске больше остальных «Председателей», вместе взятых. У девиц в затертых комбинезонах и армейских ботинках не было ни единого шанса попасть в святая святых. Хочешь провести вечер в достойном заведении — будь добра угодить его владельцу: нацепи жемчужную нитку, надень лучшие чулки и нестоптанные туфли, пусть даже единственные, нарумянь щеки, завей волосы, сбрызни лаком — и тогда заливайся весь вечером вином, пляши, дуй своему спутнику на игральные кости, приноси ему удачу, услаждай его взор.
Его незваная гостья едва ли могла похвастаться тем, что услаждает взоры, но Бенни было не до разглядывания чужих прелестей. Едва Томми растаял в толпе, Пенелопа без всякой элегантности громыхнула стулом и принялась рассеянно мусолить игральные карты. Затянутые в хвост пряди при свете ламп горели золотом мохавских песков. На нее косились припудренные дамы, сидевшие неподалеку, но ровно до тех пор, пока Луиза не затянула очередную любовную балладу, печальную, как реквием. Стоило ей начать, как Пенни и Бенни в огромном зале остались вдвоем.
— Ну ты знаешь, зачем я пришла, — без обиняков сказала Пенелопа, наклонившись к нему. — За своей фишкой.
— Стой. Так дела не делаются, малышка.
— Знаешь, как дела не делаются? Воспитанные джентльмены не стреляют девушкам в голову.
Бенни потер свинцовые виски, зажмурил глаза на мгновение, но нет, она не исчезла. Не сон, не наваждение, не призрак — ослепительно живая, невыносимо насмешливая, Пенелопа сидела напротив, представляя угрозу всем его планам и надеждам.
— Как ты…
— Продала душу дьяволу, — улыбнулась она. И потребовала, сощурившись: — Фишку.
Мужчина за соседним столиком, увлеченный пением немолодой певички, недовольно шикнул на нее. Пенелопа понизила голос и продолжила:
— Только не думай, что можешь от меня смыться. Или что тебе поможет еще пуля-другая.
— Вот это самоуверенность, — усмехнулся Бенни. — Уважаю.
— У меня есть друг-снайпер. Хороший снайпер, энкаэровской закалки. Очень за меня переживает. Сунешь нос отсюда, и… как бы выразиться, чтобы даже ты понял… песенка твоя спета.
— Детка, я рад, что твоя славная черепушка оказалась такой прочной. И, похоже, не без мозгов. Но ты была бы еще умнее, если бы мне не угрожала. Два неглупых человека всегда найдут способ договориться.
— Вот это, — улыбнулась Пенелопа, — я и хотела от тебя услышать.
У нее были самые обыкновенные глаза: серо-голубые, как поздний, до весны залежавшийся лед. В первую встречу он их не разглядел, целился выше. А стоило смотреть пристальнее — может, тогда бы он догадался, что от курьерши стоит ждать проблем, и к двум пулям из «Марии», прошившим голову над правой бровью, прибавил бы третью. Как вцепляется в рыбьи жабры крючок, так и Пенелопа вцеплялась в него взглядом. Интересных сотрудников нынче берут в «Мохаве Экспресс», подумал Бенни, аж мурашки ползут по спине.
— У меня тут есть роскошный номер, специально для дорогих гостей. Считай, он твой, заслужила.
— Для человека в шикарном костюме ты хорошо держишься. Не рохля.
— Пойдем, — поднялся Бенни. — Поболтаем.
Луиза взяла такую высокую, пронзительную, птичью ноту, что его пробрало до костей.
You said your arms would always hold me
You said your lips were mine alone to kiss
Now after all those things you told me
How can it end like this?
— Поболтаем.
Война закончилась двести лет назад, однако за все это время никто не потрудился привести мир в порядок. Нью-Вегасу удалось уцелеть, и он гордо царапал небо вершинами башен — самых высоких, какие только остались в стране мечты, именуемой Америка. Внутри царила разруха. Даже «Топс», имевший репутацию респектабельного заведения, мог похвастаться лишь тенями былой роскоши: и выщербленный паркет, и отошедшие обои, и видавшая виды мебель напоминали о безоблачном мире довоенной эпохи. Песни, и декорации, и дряхлые костюмчики в грязи и масляных пятнах — не более чем шелуха, сохранившаяся с тех пор. Никто не спешил выметать ее: ведь, кроме шелухи, у них ничего не было.
Бенни и Пенелопа поднялись по скрипучим ступеням в номер. Богач-завсегдатай, его облюбовавший, так усердствовал с ядер-колой, что недавно сыграл в ящик. За барной стойкой, сооруженной в гостиной, высились ряды неопорожненных стеклянных бутылок — закупоренная радиация, подслащенная карамелью. В них отражался тусклый свет лампы. Из ванной доносился дробный стук: это капли из ржавого крана срывались в раковину.
Бенни предложил спутнице присесть. Подвинул поближе блюдце, раскрашенное узорами пепла (окурки выкинули, когда прибирали помещение после скоропостижной кончины владельца, а помыть пепельницу забыли). Нашел пузатые стаканы, плеснул в них виски на два пальца. Вывалил на стол щедрое угощение: картофельные чипсы, сушеные мутафрукты с орехами, суховатые кексы, черствые, как древесная кора. Поухаживал за дамой.
— Ну что… Поговорим, Пенни.
— Пенелопа.
— Очень уж ты, малыш, серьезная. Я ведь не требую, чтобы меня звали «Бенджамин».
— Ты вообще у нас из ряда вон, — проговорила она, облокотившись на стойку. Рассеянно провела пальцем по грязным разводам. На краю лежал забытый комикс «Капитан Космос: Путешествие на Марс», старый, с бахромой на уголках. — Имей в виду, кстати. Так, на будущее. Пиджак в клеточку, манеры заправского ловеласа, полпачки «Лаки страйк» в день… По этим следам тебя любой найдет.
— Я даже рад, — признался Бенни, прикладываясь к стакану. — Ведь иначе бы ты не пришла.
— Какой галантный, вы поглядите только.
— Добиралась через Мохаве, значит. В одном комбинезоне.
— Ну почему — в одном. У меня запасной есть.
— Как тебя вообще занесло на Стрип? — серьезно спросил Бенни. — Секьюритроны абы кого не пустят.
— Не так уж сложно наскрести две тыщи крышек. Моя бабушка знала, как гнать водку из кактусов и банановой юкки. Семейный рецепт. Из поколения в поколение, понимаешь…
Он так и не понял, шутит Пенелопа или нет. Не глядя на него, она задумчиво расколола грецкий орех не слишком чистым армейским ножом. Демонстрируя: вот, смотри, притащила оружие в «Топс», наплевав на запреты и правила приличия. Всех охранников уволю, к чертовой матери вышвырну отсюда этих бездарей, мрачно подумал Бенни — и принялся с шутками да прибаутками рассказывать любимую сказочку про загадочного мистера Хауса, его главное сокровище — платиновую фишку, про доброго робота Йес-мэна, а также свои подвиги былые и грядущие — столь амбициозные и славные, что никакой Капитан Космос, пожалуй, не мог бы потягаться с ним.
3. Старая сахарница
3. Старая сахарница
Когда близится полночь и наводняют «Гоморру» посетители всех мастей, официанты делают радио громче, а свет глуше: так не слышно стонов и не видно сплетающихся тел. В первом зале по-прежнему играют в покер да курят дорогие сигары. Но стоит нырнуть в лабиринт поглубже, как глазам открываются иные картины. Белокурая Сара, опустившись на колени, расстегивает ширинку своему постоянному клиенту (он дрожит от предвкушения и от мысли, что на них смотрят, хотя в полумраке различимы лишь силуэты); Дженни, лежа на диванчике, лениво поглаживает плетку, как послушного зверька; Хлоя в уголке учит целоваться семнадцатилетнего мальчишку, принесшего ей в дар чудом найденные сто крышек; прелестная Надин уже довела до истомы первую гостью и спускается по лестнице, оглядывая толпу в поисках второй девицы, ждущей трепетных женских прикосновений. Все труженицы при деле, и все они знают свою работу… кроме одной.
Самая дорогая из них получала четыре сотни. Она была молода, хороша собой и чуточку своенравна: ровно до такой степени, чтобы казаться капризной, а не дерзкой. Ни один из визитеров не догадывался, что почти все деньги она спускает на «Мед-X», чтобы окунуться в волны морфина, и «Винт», чтобы найти силы на вымученную ласку.
Бенни был менее опытен и на ласки жаден. Ему платили в разы скромнее.
— Восемьдесят, — ответил он подвыпившему мужчине, подсевшему за столик. У джентльмена были хорошие манеры, явно росшие из привычки обуздывать себя во всем, но четыре рюмки коньяка, принятые для смелости, развязывали язык и не таким сдержанным господам.
— Новенький. Не видел тебя тут раньше. Заприметил в пятницу, все ходил — не решался… До тебя за этим столиком сидел другой. Д-делся куда-то.
Опытная девица на месте Бенни сразу бы нашла ключик к такому зажатому клиенту — накрыла бы руку ладошкой, сказала пару ободряющих слов. Робкие гости в «Гоморру» приходили не так уж редко: сколько в Вегасе распутников, побывавших в постели Блестящей и в стальных объятиях Фисто, столько и скромников, стыдящихся тяги к удовольствиям сомнительного толка. Многие годами навещали одну и ту же шлюху, стесняясь поднять глаза на других.
Бенни, однако, не потрудился сделать шаг навстречу и продолжал смотреть на мужчину хмуро, исподлобья. Его бросало в липкий жар при мысли о том, что этот нетрезвый джентльмен заплатит в кассу и проследует за ним в номер, запинаясь о ступеньки.
— Сам ничего не знал. Женщины — не то. Я поздно понял… Некоторые вот к гулям ходят. К мертвякам. Ничего. Это можно. Чем я хуже? Главное, чтобы ты умел… как следует… Я хорошо плачу, если кто умеет.
— Да чего вам надо-то? — буркнул Бенни.
Его собеседник изливал свои смутные желания в столь запутанной форме уже минут пятнадцать. Но от прямого вопроса он встряхнулся, поднял глаза и без всякой осторожности прикоснулся пальцами к губам Бенни.
— Шш. Я покажу. Пойдем…
— Плата вперед.
— Я тут… на хорошем счету. Можно потом. Давай. Пойдем. Я не знал, что взяли такого мальчика… красивого.
Бенни предупреждали: большинство клиентов у мужчин — другие мужчины, а вовсе не пышущие зноем длинноногие красотки из числа тех, что раньше вились вокруг него, как мотыльки у свечки. Он не успел привыкнуть к этой мысли и скалился на каждого встречного, бросавшего косые взгляды. Но долги росли, и неприступный бастион должен был рано или поздно сдаться на милость завоевателю. Отступить Бенни не мог, хотя больше всего на свете хотел, чтобы грянул гром, или засверкали молнии, или радио с шипением выплюнуло известие о новой войне — в общем, что угодно, лишь бы одна катастрофа отвратила другую.
— Эй-эй-эй, — сказала за спиной Пенни, наклоняясь к нему. Медленно поправила галстук, как заботливая жена — рассеянному мужу. Засунула в нагрудный карман несколько мятых купюр, долларов тридцать, не меньше. — Придержи своих браминов, дедуля. Тут уже за все уплачено.
— Пенни…
Он не мог видеть ее лицо, но по голосу было слышно, что Пенелопа улыбается.
— Да?
Галстук затягивался, как петля, и Бенни уже не надеялся попасть в число тех висельников-счастливчиков, над которыми лопается веревка. Обескураженный джентльмен отпрянул назад, изучая Пенни мутным взглядом:
— Но позвольте…
— Бенни, как же так? — с деланым осуждением сказала Пенелопа, качая головой. — Я отлучилась на пару минут, чтобы заплатить, а ты уже подцепил кого-то еще. Некрасиво… Ну, вставай, что ли!
Она потянула за галстук, заставляя Бенни подняться, и оказалась так близко, что могла стряхнуть невидимые пылинки с ворота его рубашки. Удавка на шее ослабла. Он наконец сделал вдох и подавился подслащенным сигаретным дымом. Волосы Пенелопы пахли шиповником. Любуясь взятым в аренду товаром, она зажала тщательно выбритый подбородок двумя пальцами и ногтем царапнула заживающий порез у Бенни на щеке — будто выискивала изъяны, желая убедиться, что не переплатила.
— Ты об этом пожалеешь, — тихо сказал Бенни, удивляясь, откуда взялись силы на угрозы. Собирая крошки, которыми осыпалась, как сырая штукатурка, гордость, он отчеканил: — Что — ты — делаешь, дрянь такая?
В стальных глазах Пенелопы плясали искры.
— Ну как же, — улыбнулась она, краем глаза наблюдая, как пьяненький джентльмен, оставшись ни с чем, плетется в сторону барной стойки: топить печаль на дне бутылки. — Я ведь обещала помочь, верно?
И закружила его в танце так, что даже мертвец, поднятый из могилы, против своей воли сделал бы несколько па, громыхая костями в такт музыке.
Heaven, I'm in heaven,
And my heart beats so that I can hardly speak,
And I seem to find the happiness I seek
When we're out together swinging.
Бенни упирался, как завидевший скотобойню барашек. Пенелопа тащила его в сторону холла, сжимая язычок галстука в кулаке. Посетители пялились на них, наслаждаясь зрелищем, и каждый смешок стегал не хуже плетки. Она за него заплатила, значит, как за пару чулок, или старую сахарницу, или потрепанный костюмчик на распродаже — пустяк, который и выкинуть потом не жалко. Она за него заплатила.
Поскрипывая, лифт распахнул зеркальную пасть. Не церемонясь, Пенелопа толкнула Бенни в грудь и шагнула следом. Створки сомкнулись за ее спиной, погасла музыка, умолк смех, и только одинокая желтая лампа жужжала над головой, как муха.
— Наслаждаешься, — бросил он. Тяжелая юбка, вздымаясь, шелковой волной плеснулась в ноги: это Пенни оттеснила его к стене, прижимаясь всем телом.
— Даже не представляешь, как. — Ее горячее дыхание защекотало ухо. Кабина лифта наконец вздрогнула и поплыла вверх, но земля ушла из-под ног мгновением раньше: близость Пенни и запах ее духов кружили голову. — Я давно этого ждала.
— Могла выбрать способ попроще.
— Да?
— Попросить.
— Точно.
— Признаться.
— О-о-о.
— Никаких сложностей.
— Да, и почему я этого не сделала?
Пенелопа доверчиво приникла к нему, поглаживая спину и поясницу. Да, она умела обращаться с армейским ножом, и да, когда он впервые увидел ее, эти руки были в грязи и машинном масле, но женские ладони есть женские ладони — узкие, ласковые, быстрые, они заставили его поверить, что происходящее — причудливый каприз девицы, не знающей другого способа приблизить долгожданную ночь. Кровь била в барабанные перепонки. Что ж, если Пенни мечтает сыграть в придирчивого клиента и проститутку, можно простить ей маленькую слабость: только пусть будет готова, что правила игры вот-вот изменятся. Ему хотелось содрать с нее гордость, как васильковое платье, растоптать насмешливость — как жемчужные бусы, скомкать заносчивость — будто паутину кружевного белья; он поклялся бы на «Марии», что никогда чувство к женщине так не сминало его изнутри; он искал в темноте ее губы, пока ползла на последний этаж ленивая гусеница лифта, целовал шею, висок, маленькое ушко, а в это время проворные пальцы чуть не выдрали с мясом пуговицу на его брюках, чтобы свободно нырнуть вниз, и…
— Какой ты быстрый у меня, — довольно хмыкнула Пенелопа.
— Молчи, молчи, молчи уже.
Он захлебнулся в словах, потому что Пенни чуть сжала ладонь.
— Это стоило своих восьмидесяти крышек, знаешь.
Бенни плохо соображал, что она говорит: темнота делала его незрячим, а желание — глухим. И натужный скрип лифтового механизма, и голос Пенелопы звучали теперь издалека, как со старой шипящей пластинки. Он чувствовал короткий пушок на затылке, скользящий под пальцами, и дыхание с запахом «Сьерры-Мадре» — но больше ничего; слышал стук сердца и прерывистые вздохи — но не речи; видел запрокинутую шею да белые зубы с небольшой щербинкой — но не улыбку и не взгляд. И пока вслед за зрением и слухом не исчезла способность двигаться, ему нужно было коснуться этой щербинки языком, разделить с Пенни воздух, которым они дышали, отнять этот воздух у нее, вычерпать весь, пока она, обмякая в его руках, не признает свое поражение.
— Ну уж, — вывернулась Пенелопа, отталкивая его к стене и прижимая ладонью кадык. — Не в губы же. Шлюхи в губы не целуются, Бенни.
4. Рождественский пудинг
4. Рождественский пудинг
Недолго длилась сказочка про мистера Хауса, платиновую фишку и доброго робота Йес-мэна. Бенни схватили неподалеку от лагеря Легиона, и он проклял всё на свете, думая, что лучше бы солдаты схватили Пенни, а она натолкнулась на стражников у самого форта и прокляла тот миг, когда согласилась отправиться туда в одиночку. Они разделились, чтобы отыскать безопасный проход к бункеру, но недооценили бдительность караула. Пенни заломили руки за спину, туго скрутили веревкой. От удара сапогом едва не треснуло ребро. Глядя в рыбьи лица караульщиков, она вспомнила истории Буна, все его байки, рассказанные в темноте у костра. Отличный стрелок, снайпер энкаэровской закалки, Бун милосердно прикончил свою жену выстрелом из винтовки — в лоб, лишь бы та не досталась легионерам. Теперь Пенни понимала, почему. Теперь она верила Буну. Пока ее волокли к палатке Цезаря, она видела и рабынь, и кресты, на которых вздернули самых непослушных из них, и птиц над этими крестами. Бун поступил правильно: она сама предпочла бы пулю и неглубокую могилу на кладбище Гудспрингса, нежели распятие. У плененных женщин выбор был небогат: молодые ублажали центурионов, старухи — кашеварили у костров, а упрямицам в запястья вбивали деревянные колья.
Когда Пенни толкнули под своды шатра, она выпрямилась перед Вульпесом Инкультой и подумала: если протянет ко мне руку, плюну ему в лицо. Однако фрументарий едва удостоил пленницу взглядом и кивнул на Бенни, стоявшего на коленях в стороне от входа:
— Выходит, твой приятель не соврал. Считай, ему повезло. А тебе, девушка, не очень.
Бенни поднял голову. Волосы на висках стали важными от пота; мокрая рубашка липла к плечам и спине там, где на ткани остался росчерк хлыста. Капли крови, черно-красные, свернулись в пыли. Пенелопа попыталась наскрести хоть немного жалости к нему, но не смогла. Фрументарий тем временем подал знак своим людям, чтобы те связали пленницу. Один из легионеров, поправив тугие жгуты, отшвырнул Пенелопу на землю, будто соломенную куклу. Грубая веревка жалила теперь не только запястья, но и лодыжки.
— Курва, — почти безразлично сказал Бенни. Усталая усмешка прилипла к уголкам рта, плечи вздрагивали, и на мгновение ей показалось, что он вот-вот засмеется или заплачет. — Я должен был догадаться, что ты при первой возможности стащишь у меня фишку.
Легионер наотмашь ударил его по лицу: заключенным не полагалось открывать рот, пока их не спрашивают. Но Вульпес, с высоты своего роста глядя, как Бенни сплевывает кровавую мокроту, махнул рукой:
— Хватит с него. Пусть говорят, сколько им вздумается. Оба должны быть в сознании, когда вернется Цезарь.
Лежа на боку, Пенни смотрела, как бежит в пыли муравей. Он пронес травинку прямо перед нее носом, а потом исчез в тяжелых складках ткани: выбрался на свободу, прочь из палатки. Пенни сделала вдох, потом еще и еще, пытаясь отдышаться, но сердце колотилось у самого горла. Она не могла взять себя в руки и начать мыслить здраво. При каждом движении боль впивалась в сведенные лопатки, как игла. Бенни, наблюдая за ней, иронически хмыкнул: он был рад видеть, что женщина, принесшая ему столько бед, в муках корчится на земле.
— Ты же понимаешь, — сказала Пенелопа, совладав с тобой. — Они нас убьют. Обоих.
— Нет, — усмехнулся Бенни. — Меня они убьют. Ты так легко не отделаешься.
— У тебя был должок передо мной, забыл? — огрызнулась она в ответ. — И знаешь что? Мне не жаль. Паясничай, если хочешь… делай вид, что ты собирался придерживаться нашего плана… Дать мне деньги, власть — всё, что сулит твоя дурацкая фишка. «Разделим с Пенни Вегас, как большой рождественский пудинг», да, Бенджамин, об этом ты думал?
— Веришь или нет, да. Думал.
Она знала цену этому «да», потому что выросла в пустошах Мохаве. «Да» фермера, который обещает заплатить за работу, но не дает ни крышки и выгоняет под ливень; «да» рейнджера из НКР, который предлагает переночевать на аванпосте и по-хозяйски — ведь за гостеприимство положена награда — рвет молнию ее комбинезона; «да» той рыжей торговки, продавшей за баснословные деньги пистолет, подобранный на ближайшей помойке… «Да» матери, убеждавшей, что они никогда не покинут убежище. Слова ничего не стоили, это Пенелопа Гарднер усвоила твердо. Человек, один раз пытавшийся ее убить, не преминул бы воспользоваться удобным случаем снова. Он держал наготове «Марию», а она следила за каждым его движением — и позаботилась о том, чтобы платиновая фишка перекочевала в ее карман при первой же возможности. Главный промах Бенни заключался в том, что он, закоснев на своем пьедестале, не воспринимал соперников всерьез и забыл общеизвестную мудрость: не воруй у вора и не пытайся обхитрить хитреца.
— Доигрались, — мрачно подвела черту Пенелопа. — Теперь-то что?
— Теперь меня они распнут, — ровно ответил он, — а тебя пустят по рукам. И я надеюсь, у тебя, Пенни, хватит силенок обслужить всех солдат, которые этого захотят… Их будет много, так что лучше бы тебе иметь дырки пошире.
Цезарь явился минутой позже. Он велел казнить Бенни, но отпустил Пенелопу.
Как многие правители, забывшие, ради чего затеяна война и чем так ценен трон, Цезарь маялся мигренями и скукой. Его забавляла эта причуда природы — девушка, воскресшая после двух выстрелов в голову. Интересно, спросил себя он, сможет ли она уничтожить секьюритронов и вернуться живой из бункера, где трещит от радиации пип-бой? Пенелопа — опытная проныра и знатная обманщица — смогла. Ей нравилось оправдывать и, более того, превосходить ожидания. Она не дала Цезарю ни малейшего повода усомниться в ее верности, хотя этот раунд сыграла по правилам мистера Хауса. Тот получил свою армию, а Пенелопа — и никакие подачки ей не были нужны — здоровенный ломоть лучшего пудинга в мире.
Но это случилось позже. А тогда она возвращалась из бункера в потемках — мимо крестов, мимо общей могилы, которую живые рабы копали для мертвых в стылой земле. Вульпес Инкульта подтвердил, что слышал взрыв, и благодарный Цезарь позволил своей протеже в последний раз поговорить с Бенни. Так, думал он, ее победа будет слаще.
Бенни ждал своей участи, понурив голову. Он был сломлен, унижен, разбит; ему оставалось только сыпать шуточками да смотреть, не взошло ли солнце над холмами. Победа отнюдь не показалась Пенелопе сладкой. Пока легионеры не видели, она протянула пленнику стелс-бой и вложила в руки перочинный ножик.
Но то, что она спасла его, не значило, что она простила.
Все люди, выросшие в пустошах Мохаве, знают, что цена прощения велика.
Этой мудрости учила ее бабка, знатно гнавшая водку из кактусов и банановой юкки.
5. Весна на Марсе5. Весна на Марсе
Лифт дополз до последнего этажа и нехотя приоткрыл створки, словно устричная раковина, оказавшаяся на тарелке у гурмана. Бенни отшатнулся от своей визави — словечко «шлюха» стегнуло не хуже плетки — и оттолкнул ее пинком в грудь. Пенелопа, растерявшись на миг, отлетела к противоположной стене, прижалась спиной к облезающим обоям. Каблучки ее щелкнули по паркету. Невесомая, безоружная, хрупкая, что она могла противопоставить взрослому мужчине? Ничего. И все же Пенелопа заливисто хохотала, а он стоял в трех шагах от нее с расстегнутыми штанами и вставшим членом, и картина эта была столь забавна, что изрядно потешила усатого швейцара, гулявшего туда-обратно по коридору.
— Вам не нужна моя помощь, мэм? — учтиво спросил он, зная, что у барышень-клиенток бывают самые разные вкусы.
Бенни тяжело дышал, и румянец заливал его щеки — пунцовой краской злости и стыда. Пенни подавила последний смешок и взглянула на него, будто собиралась сбрызнуть несчастную устрицу лимонным соком и сожрать без вилки и ножа.
— Нет, благодарю. У нас все хорошо. Лучше не бывает, правда, Бенни?
Он сквозь зубы назвал ее сукой и обматерил до пятого колена, но швейцар не повел и бровью. За годы службы в оплоте разврата, именуемом «Гоморрой», ему доводилось видеть столько притворных грубостей и нежностей, что никакие игры его не удивляли. Пенелопа продемонстрировала ключ: взгляните, все оплачено как надлежит. Швейцар повертел измусоленный брелок, подслеповато щурясь на выведенные карандашом цифры, и махнул рукой вглубь коридора:
— Третья дверь налево. Вы поосторожнее, там замок заедает…
— Если что, я вас позову, — пообещала Пенелопа. И ухватила Бенни за галстук как раз в тот момент, когда он потянулся застегнуть ширинку.
Номер, скрывающийся за третьей дверью налево, нес следы времени. На роскошной кровати — покрывало с дырами, оставшимися от свечки, на полу — богатый ковер, траченный молью. Линялая занавеска вздымалась на ветру, напоминая парус морской лодчонки. Пенни повернула ключ и прошла, не оглядываясь, к окну. На косолапом столике, рядом с засиженным мушками графином из-под вина, молчало радио. Она повернула несколько рычажков, ища волну, звучавшую в холле, и наконец в треске помех расслышала бархатный тембр Синатры.
Бенни остался у порога. Пенни, напев под нос несколько строк из любимой песенки, оглянулась на него и нетерпеливо спросила:
— Ну что же ты не раздеваешься?
— Обойдешься.
Она отвернулась, расправила примятую скатерть, смела в ладонь розовые лепестки, рассыпанные под вазой. Видно, дорогие апартаменты давно пустовали: никто не удосужился сменить увядший цветок новым.
— Ты уже доказала свое превосходство, Пенни. Довольна? Ну, чего еще ты хочешь?
— Сними одежду. Расстегни мое платье.
Бенни поднял взгляд. В неровном свете газовой лампы, коптившей плафон, Пенелопа казалась беззащитной, точно роковая красавица, покинутая неверным возлюбленным. Она стояла напротив окна с опущенной головой, вполоборота к нему. На заколке, украшенной жемчужными бусинами, зажигалось и гасло слабое пламя; низкий вырез открывал спину, с которой давно сошел ржавый пустынный загар.
— Я выросла в мире, где правят мужчины, — сказала Пенелопа с усмешкой. — Где каждый идиот думает, что ты уж как-нибудь расплатишься с ним, даже если не наскребешь достаточно крышек. Вы привыкли считать любую женщину шлюхой. Только пальцем помани — и она с радостью раздвинет ноги. Так?
— Ты мелешь чушь.
— А ты уже позабыл, что сказал мне в Легионе?
— Детка, прекрати. Злопамятство не украшает женщину.
— Знаешь, что не украшает проститутку? Когда у нее из-за «Винта» крошатся зубы.
Эти слова в ее устах звучали не столько намеком, сколько угрозой. Чтобы девицы были старательнее, радушные хозяева «Гоморры» давали им наркотики, Бенни знал это. За последние три недели он нагляделся на то, как зависимость сгибает его товарок пополам, заставляя со всей возможной страстью ублажать посетителей с тугими кошельками, и надеялся на одно: что выкарабкается из долговой ямы прежде, чем какая-нибудь добрая душа накачает его «Винтом».
— Дрянь ты, Пенни, — выплюнул он, жалея, что не выстрелил трижды.
— Рубашку.
Бенни потянулся к верхней пуговице и выдернул ее из петли. Лицо у него было каменное.
— Галстук… — не без удовольствия добавила Пенелопа, покачивая вечерней сумочкой на цепочке. — Галстук оставь.
Он аккуратно повесил рубашку на спину стула, чтобы не помялась, и шагнул к ней. Прижался со спины, изображая нежного любовника, скользнул ладонями по крепким — сказывались долгие переходы через пустыню — бедрам. Потом расстегнул замок на жемчужной нитке, касаясь пальцами ладной шейки, и отложил украшение на стол, к старомодному телефону с латунной вычурной трубкой. Бенни умел обращаться с женщинами. Слава ловеласа преследовала его, короля Стрипа, по пятам. Он давно понял, что все они одинаковы: и дикарки из пустыни, и румяные фермерши, и ухоженные мамзели с улиц Нью-Вегаса. Строят недотрог, но тают от грубой силы, поцелуев в ушко и шелковых простыней. Выключи свет — и не отличишь одну от другой, разве что первые будут пахнуть грязными ботинками, вторые — сеном, а третьи — духами.
Пенни пахла, как куст шиповника по весне, и, тем не менее, ничем не отличалась от прочих. Если она исстрадалась без мужчины, он был готов утолить ее желания, пускай и за скромную плату, прямо здесь, на шелковой простыни одного из лучших номеров «Гоморры». Лелея эту мысль, Бенни коснулся пуговицы, обшитой той же небесно-голубой тканью, что и платье, поцеловал непроколотую мочку и прошептал:
— Знаешь, у меня были женщины куда красивее тебя.
— То-то у тебя член стоял, как башня над «Лаки 38», — усмехнулась Пенни. — Дальше давай. Расстегнуть пуговицы — разве такая уж неподъемная работа?
Платье прошелестело, словно стрекозьи крылышки, и упало к ее ногам. Остались чулки и плотный, из многослойной органзы, подъюбник. Но едва Бенни, проведя рукой от обнаженной груди до талии, потянулся к поясу-резинке, Пенелопа его остановила: накрыла ладонь своею и отвела в сторону, на мгновение позволяя их пальцам сплестись.
— Не снимай, так сойдет.
— За деньги — любой каприз, — хмыкнул он. — К сожалению для меня, это политика заведения.
— Тебе настолько не нравится? — Пенни брякнула металлической пряжкой и выдернула его ремень из петель. — Бедный Бенни. Работа, конечно, не сахар. Я понимаю. Брюки! Заставлять клиента ждать — это тоже политика заведения? Не стесняйся, ты же не великовозрастная девственница, которая до восемнадцати лет пасла свиней на папочкиной ферме и стесняется снимать перед кавалером бельишко.
Он исполнил приказ требовательной клиентки и замер перед ней совершенно, за исключением галстука, голый. Пенелопа медленно обошла его, поигрывая брючным ремнем, и кинула взгляд на спину, исполосованную шрамами, словно разглядывая ценный экспонат. Улыбнулась и грубыми рубцам, оставшимся от легионерских хлыстов, и созвездию из трех родинок под правой лопаткой, и ямочкам на пояснице. Складки темно-синей органзы при каждом шаге шелестели, обрисовывая контуры ее длинных ног и белоснежных кружев меж ними. В рокоте помех зазвучала следующая песня Синатры.
Fly me to the Moon,
Let me sing among those stars,
Let me see what spring is like
On Jupiter and Mars.
— Неплохо они тебя отделали, — с сочувствием заметила Пенни.
— Ты и дальше собираешься водить разговоры? — спросил Бенни недовольно. Щеки снова начинали гореть. Вспоминания о том, как Пенни спасла его, неприятно саднили. Он считал себя баловником судьбы, но удача отвернулась от него — и теперь раздаривала улыбки другим. — Я думал, ты страждешь в ожидании того момента, которая щедрая плата начнет окупаться. Или предполагается, что я должен подхватить тебя на руки и отнести в койку, как счастливую невесту?
— Ты что-то путаешь. А кто говорил про койку?
Пенелопа свела ему руки за спиной и перемотала запястья ремешком с таким проворством, что Бенни не успел воспротивиться.
— На колени, мой хороший. На колени.
Она уселась в кресло, обитое розовым плюшем, и откинулась на спинку. Мягкий перезвон фортепианных клавиш и рулады кларнета вторили бархатному голосу певца. Шурша органзой, Пенни развела точеные ноги и расправила ниспадающие атласные рюши.
— Давай, Бенни. Покажи мне весну на Юпитере и Марсе.
Бенни почувствовал, что против воли смотрит на нее взглядом пресловутой свинарки, чей цветок невинности по какому-то недоразумению еще не был сорван. Пенелопа, не обращая внимания на заминку, принялась деловито отстегивать тесьму с кружевных подвязок: жестом актрисы, снимающей надоевший наряд. Кант шелковых чулок доходил всего лишь до середины бедер, а расшитые тесемки тянулись по светлой коже вверх, к поясу, где терялись в воланах непрозрачной ткани. Бенни не был готов к такому повороту событий. Когда женщины ложились с ним в постель, они не требовали ни ответной ласки, ни поцелуев: знали, что глава «Председателей» щедр на слова, но скуп на чувства, поэтому довольствовались малым — обыкновенно заваливались на спину, как черепахи, и позволяли себя трахать.
Пенелопа взглянула на него и скинула туфли.
— Тебе помочь? Начни с чулок, — посоветовала она, наматывая тесьму на палец. — Дальше сообразишь, если не умеешь.
— Тебе надо было не жадничать и заплатить двести крышек Надин, — усмехнулся Бенни. — Говорят, она по этой части большой мастер.
— Не отлынивай, Бенни! — засмеялась она. — Бери пример с Надин. У всех свои профессиональные навыки… Кому нужна горничная, если она не умеет вытирать пыль? Свинарка, которая свиней боится до поросячьего визга? Не умеешь работать языком — учись.
У него не оставалось выбора: пришлось исполнить приказ. Сделав несколько шагов в сторону кресла, он опустился перед Пенелопой на колени, словно заключенный перед плахой. К счастью, на полу был ковер. К несчастью, ковер был колюч, а в кожу впивались зачерствевшие хлебные крошки.
— Более прихотливая клиентка в такой момент захотела бы услышать пару нежных слов…
— Иди в задницу, — огрызнулся Бенни, склоняясь, чтобы выполнить второй ее приказ. Он сжал зубами подвязку и потянул вниз, стаскивая левый чулок. Губы задели кожу, Пенелопа тихо вздохнула.
— …а мне и так сойдет.
Единственной посетительницей, польстившейся на него время работы, стала холеная седеющая дама, которой впору было воспитывать внуков: петь им колыбельные, рассказывать сказки и выдумать страшные истории про мутоволков, караулящих под кроватью в надежде цапнуть за бочок. Тем не менее, она возжелала перекинуть через колено Бенни и отстегать его хворостиной из ивового прутика. Другая, с кокетливой родинкой на щеке, скривила рот и потребовала обратно деньги, едва завидела шрамы на спине. Пенни, по сравнению с ними точно, осчастливила бы любого; пока они путешествовали вдвоем до Коттонвуд-Коув, он не раз смотрел, как она поутру вычесывает травинки из волос, и думал, что с удовольствием порезвился бы с этой девочкой на заброшенной железнодорожной станции или даже в чистом поле средь чертополоха и крапивы, не говоря уж об уютном номере «Гоморры». Но сейчас ему не хотелось ласкать ее. Кожа Пенелопы гладкостью могла сравниться с шелком, ножки напоминали о манящих формах киноактрис со старых плакатов, а ковер все же был приятнее крапивы, однако Бенни едва пересилил себя, чтобы стянуть второй чулок. Грязной, взлохмаченной, в комбинезоне с заплатами она нравилась ему много больше, чем сейчас.
Пенни смилостивилась и приподняла подъюбник, самостоятельно снимая белье. Она смотрела на своего коленопреклоненного любовника снисходительно, заранее готовая терпеть и нерасторопность, и досадные промахи, и стыдливый нрав. Бенни, понурив голову без всякого стыда, попытался шевельнуть стянутыми за спиной руками и размять плечи, но почувствовал лишь резь в лопатках. Хорошо бы пытка закончилась поскорее, подумал он. Хорошо бы не уступить великолепной в своем деле Надин и довести всё до конца за считаные минуты — как она, бывало, похвалялась.
С этой мыслью он наклонился, ныряя под оборки, словно утопленник в облака морской пены, и неловко прижался губами к бедру Пенелопы.
Та недовольно вздохнула, но не произнесла ни слова. Не журя, как неопытного мальчишку, не давая указаний, она отдалась неуверенным поцелуям: только едва заметно откинулась в кресле, когда Бенни наконец отбросил ложную скромность и попытался вообразить, что перед ним — лакричный леденец из тех, что вечно пылились на прилавках вместе с банками довоенных сардин. Закрыв глаза, он коснулся ее там, где Пенни хотела, и не получил в награду даже слабого стона. Странно: ему вдруг захотелось, чтобы Пенни стонала; чтобы дернулась, прижала его голову ладонью к своему лону, дала понять: хорош он или плох, мало старается или достаточно. Пришлось настойчивее работать языком.
Вкус оказался соленее лакрицы и даже, как ни странно, сардин.
— Проклятье, Бенни, ты же не бабушкин воскресный суп тут хлебаешь!
То был не стон страсти, и незадачливый герой-любовник замер, не понимая, в чем его вина.
— Помедленнее. Начни с поцелуев, чуть ниже, да, еще… Вот. Так уже лучше.
Бенни провел языком снизу доверху, нашел чувствительное местечко и сбавил темп, лаская мягко, неторопливо. Он бы и любимую женщину не целовал нежнее в губы — но судьба, к счастью, уберегла вчерашнего короля Стрипа от горестей любви, не обделив при этом радостями мимолетных увлечений.
Сдерживая невольный вздох, Пенни в ответ на нежность подалась навстречу и вскинула ногу ему на плечо. Голая пятка ударила по спине; зашуршали, сползая к бедрам, ворохи ткани. Он понял, что напрасно рассчитывал немедля довести строптивую клиентку до вершин наслаждения, какие описывают на страницах женских романов, но дело двинулось с мертвой точки. Щеки у него стали мокрые, точно у ребенка, торопящегося слопать побольше супа без помощи ложки. Пенни дышала тяжелее. Постепенно ее ахи и охи начали льстить ему, как льстит мужчине-победителю трепет побежденной любовницы, строившей из себя недотрогу, а прерывистые стоны — о, эти стоны на корню изничтожили равнодушие к той своеобразной пытке, которой Пенелопа его подвергла, из заслуженно-жестокой превратив ее в унизительно-сладкую.
Мужское тщеславие брало верх. Мужские привычки его одолевали. Даже над своим мужским достоинством он не был властен. Он хотел, чтобы она кончила, извиваясь в кресле, цепляясь за подлокотники, повторяя его имя: пожалуйста, Бенни, позволь мне, оттрахай меня своим языком, да, вот так, не останавливайся, не прекращай, Бенни, не поступай так со мной, о-о, умоляю, ради всего святого, продолжай меня трахать, или я, или я… ох!..
— Ох!
Член вставал от этих мыслей не хуже, чем в лифте, когда Пенелопа надрачивала его рукой.
— Ох… ох ты ж черт, Бенни! Ты что, бреешься столовым ножом? — зашипела она, запуская руку в густые вихры на его затылке. — У меня от твоей щетины будет… ох… сыпь, дурачина.
Бенни не оставил бы издевку без внимания, но, во-первых, ржавчина в самом деле нарастала на старой бритве не хуже, чем плесень на позабытой в подвале головке сыра. Во-вторых, хватка у Пенни была железная, и хотя казалось, что она просто лохматит ему волосы, он не смог бы воспротивиться этой ласке и отстраниться. В-третьих, отстраняться не хотелось: сейчас он сильнее прежнего желал, чтобы насмешница-Пенелопа позабыла, наконец, свои остроты и дала ему завершить начатое, довести ее до финала — тем более что она была гораздо, о, гораздо ближе к нему, чем в начале этой странной экзекуции. Тогда Пенни была неотзывчивой, сухой. Теперь она задыхалась, стоило ему погрубее надавить кончиком языка на клитор, стискивала в пальцах пряди, если он останавливался, и стонала, когда после недолгой заминки Бенни принимался за работу с удвоенной силой, слизывая всю влагу.
— Ох, да, хороший мальчик… Да!
Спина затекла. Крошки впивались в колени.
Но ему так понравилось быть хорошим мальчиком для Пенни, что это в конце концов потеряло всякое значение.
Часа через два в дверях появилась горничная со шваброй и ведром мыльной воды наперевес. Опустив очи долу с кротостью монашки, вознамерившейся очистить сей оплот разврата не только от грязи и пыли, но и от похоти в самых разнузданных ее проявлениях, она без единого слова развязала Бенни запястья и протянула ему брюки. Рубашку, одевшись, он взял сам. В нагрудном кармане похрустывали республиканские доллары — свернутые в трубочку чаевые, размеру которых позавидовали бы все ночные бабочки «Гоморры», включая искусницу-Надин. Раньше Бенни мог потратить такую сумму за вечер, не скупясь на изысканные блюда и лучшее вино, но времена былой роскоши миновали, поэтому деньги разошлись на необходимые мелочи: ботинки взамен сношенным, щетку для одежды, пачку «Лаки страйк», недельный запас вермишели, мыло и дешевый виски, изготовленный местными умельцами в медном тазу из солода и свеклы.
К концу недели он понял, что вскоре от нежданного богатства не останется ни гроша, и на остаток чаевых, поторговавшись с усатым галантерейщиком, купил новехонькую бритву.
Автор: Feuille Morte
Бета: Dark Star
Категория: Fallout: New Vegas
Рейтинг: R
Персонажи и пейринги: фем!курьер/Бенни
Жанр: гет
Аннотация: написано по заявке. Судьба не пощадила Бенни, и теперь он вынужден зарабатывать на жизнь проституцией в отчаянной попытке выкарабкаться из долговой ямы. Прослышав об этом, давняя знакомая, в прошлом курьер, а ныне любимица мистера Хауса, приходит к нему повидаться.
Предупреждения: мягкий фемдом, дабкон
Статус: закончен
1. Два бокала «Сьерры-Мадре»
1. Два бокала «Сьерры-Мадре»
Когда сгущаются сумерки и вспыхивают вдоль проспекта огни, из нор вылезают ночные жители Стрипа: горькие пьяницы, драные кошки, разодетые шлюхи. Все запивохи не вяжут лыка, все кошки серы, все потаскухи похожи друг на друга… все, кроме одной.
Те, кто любит опасность, мотыльками порхают вокруг солдат, чья увольнительная выпала на этот удивительный вечер. Иные, кому по нраву роскошь, составляют компанию джентльменам, неравнодушным к хорошему вину и доброй партии в покер. Безусые мальчишки предлагают себя усатым господам, порочные юноши — стареющим нимфеткам. Рой страстей и страстишек кипит вокруг «Гоморры» стараниями тружениц и тружеников любовного фронта. Одни угодили сюда по собственной воле, других вынудили обстоятельства, но недовольных мало: хочешь сладкой жизни в Нью-Вегасе — плати, а чтобы платить — работай и не жалуйся. И действительно, местные проститутки не жалуются… все, кроме одной.
Улыбнувшись на пороге «Гоморры» двум ночным бабочкам и одному весьма обаятельному гулю, Пенелопа толкнула тяжелые двери и шагнула в богато декорированное фойе. Перед ней сию же секунду возник отутюженный молодой щеголь с заискивающим взглядом:
— Приятно снова видеть вас, мисс Гарднер. Вы к нам по делу?
— Просто коротаю время, Сэм. — Пенни улыбнулась ему, как давнему знакомому. Она не помнила его имени, но парниша ради нее согласен был называться хоть Сэмом, хоть Мартином, хоть самим чертом. — На улице прекрасная погода, а у меня — прекрасное настроение.
— Мы немедленно освободим ваш столик, — забеспокоился он, будто с каждой секундой таяло количество крышечек, которые отсыплет щедрая гостья. — Сегодня аншлаг, но уверяю, ждать придется не больше минуты…
— Не торопись, лучше дай мне фишек… и бокал вина. Я сыграю.
Портье исполнил просьбу с быстротой джина, успевшего заскучать в своей бутылке. Пенелопа оставила на столе чаевые и вошла в зал.
Она и раньше видела Бенни здесь, среди блудниц и путан. Подражая более опытным товаркам, он цедил кофе и курил за столиком ночами напролет, точно кого-то ждал. Один раз дождался: на глазах Пенелопы немолодая, но холеная дама под локоток увела его на второй этаж, нисколько не смущаясь, что на поникшем лице будущего исполнителя ее желаний читается отнюдь не предвкушение жарких объятий. Злые языки не врали — ее товарищ нашел новое место в жизни. Что ж, очередная шутка большого города: сегодня ты король мира, завтра распродаешь последние вещи, чтобы наскрести на пачку вермишели, а послезавтра обнаруживаешь, что потратил все деньги, одолженные добросердечными друзьями под немалый процент. Хочешь не хочешь, а хватаешься за любую работу, особенно если тебе предлагают чистую рубашку и штаны без заплат — разве что очень узкие, жмущие в паху, как любят взыскательные клиентки.
Когда-то саму Пенелопу, стоило ей появиться на пороге «Гоморры», принимали за девочку, согласную на что угодно за теплый ужин и десяток крышек, но сейчас былые обидчики расступались перед ней с почтительными улыбками, той девочки не узнавая. От одного игрального стола к другому шла уже не оборванка из пустошей, а любимая протеже мистера Хауса, облаченная в летящее довоенное платье. Пенни считала, что жизнь распорядилась честно. Она выполняла поручения своего хозяина, не задавая вопросов, и привозила ему из путешествий снежные шары, а он не скупился на награду — и вдобавок позволял носить одежду той женщины, что двести лет назад звалась миссис или, может быть, мисс Хаус: ее платья, украшения и чулки — невиданную роскошь из покрытых пылью сундуков «Лаки».
— Давно вы не играли, Пенелопа!
— Может, присоединитесь к нам, леди? Как раз одного не хватает!
— Вам сегодня непременно повезет, прекрасная мисс!
Вот уж точно. Сегодня ей повезет.
Пенелопа поставила на черное, снова на черное, на красное — и наконец выиграла. Проигрыш не огорчил ее, победа не обрадовала: легко швыряться деньгами, когда за тобой приглядывает повелитель всея Стрипа. Она лишь мельком взглянула на рулетку и пропустила мимо ушей восторженные речи крупье. Всё смотрела и смотрела, глаз не отрывая, на бывшего приятеля, сидящего в центре зала под низким абажуром. Его коллега, опытный обольститель, уже покинул казино в компании молодого солдатика КНР; его товарки одна за другой находили любителей острых ощущений, истосковавшихся по ласке. Даже Старая Мэг, самая искушенная и самая морщинистая из всех, сегодня не осталась в одиночестве. Аромат любви витал в воздухе. Трещало радио, и сквозь помехи, как сквозь шорох осенних листьев, доносилась запись Синатры.
Ноги сами понесли Пенелопу в зал. Пританцовывая на ходу, она замурчала песенку. Плешивый ковер заглушал стук каблуков; пышная юбка при каждом движении поднималась и опадала, будто морская пена. Официант скользнул мимо, чтобы наполнить шампанским опустевшие бокалы двух лощеных дам с лошадиными лицами. Пенелопа тронула его за плечо, жестом давая понять, что жить не может без двух бокалов «Сьерры-Мадре», и утанцевала к столику Бенни. Он сидел боком ко входу и пристально изучал расцарапанную столешницу. Даже когда попытался закурить, и то не поднял глаз: словно надеялся превратиться в пылинку и ничем не выдать своего присутствия. Серебристая зажигалка с надписью «Лаки 38», подарок бывшего покровителя, чиркала впустую — сломалась.
Пенелопа услужливо поднесла свою. В тусклом свете папиросная бумага зарделась красным. Бенни наконец поднял голову и смерил давнюю знакомую взглядом. Молча затянулся и, развернувшись вполоборота, выпустил дым Пенелопе в лицо.
— Какая нелегкая тебя принесла, красавица? Вот так встреча, Пенни... Вот так встреча.
— Поживаю я хорошо. Изумительно я поживаю. Спасибо, что спросил. Не называй меня «Пенни».
По мановению руки официанта на столе возникли два бокала «Сьерры». Выверенным движением он отодвинул для гостьи стул, предлагая сесть, и исчез, будто его никогда и не было. Персонал в этом заведеньице, подумала Пенелопа, хорошеет на глазах: официанты стали расторопнее, горничные — порядочнее, а шлюхи, говорят, искуснее… все, кроме одной, слишком неопытной и строптивой.
Пенелопа села, оправляя юбку, и подперла щеку рукой.
— Ты что-то бледный. Наверное, на свежем воздухе не бываешь.
— Летела бы ты по своим делам, пташка.
Его в самом деле было не узнать. Модная стрижка отросла, растрепанные пряди свободно падали на лоб, придавая Бенни сходство с лохматым щенком. Вместо привычного пиджака в клеточку, который Пенелопа всегда находила безвкусным, ему пришлось надеть василькового цвета рубашку с неброским полосатым галстуком. Наниматели решили, что такой наряд понравится дамам. Негласно бросая им, дамам и нанимателям, вызов, он застегивал рубашку глухо, на все пуговицы, а галстук повязывал туже, чем иные — пояс верности.
— Или выкладывай, что ты здесь забыла, или вали.
— Да вот думаю снова открыть «Лаки», — поделилась Пенелопа, не сводя с него взора. — Теперь присматриваюсь к конкурентам. Ворую идеи, чтобы выдать их мистеру Хаусу под видом своих. Пей, Бенни. Почему ты не пьешь? Отличный мартини, надо было сразу брать бутылку.
— Этот твой кисель — для девчонок.
— А я знаю. Но ты-то у нас теперь не лучше девчонки, Бенни.
Бенни изменился в лице.
— Откуда ты…
— Твои же друзья и сдали, — призналась Пенелопа, отвечая на невысказанный вопрос. — Поделились маленькой тайной. Если бы я так не любила Томми и Франта, я бы сказала, что они большие сволочи.
— Не суй в это нос, — неприязненно ответил он, собирая последние крохи самообладания.
— Вот так дружишь с людьми, до утра надираешься с ними в «Топсе», бутылка пустеет за бутылкой, а потом оглянуться не успеешь — и они сдирают с тебя последнюю рубашку, злорадствуют… распускают слухи.
Бенни ругнулся сквозь зубы и поднялся, намереваясь уйти, но Пенелопа удержала его — схватила за руку, как девица, которая не желает отпускать возлюбленного, разгоряченного ссорой. Люди оборачивались на них и заинтересованно перешептывались, нисколько не тяготясь правилами приличия: ведь всем известно, что хорошая драма может скрасить вечер не хуже любого спектакля в «Топсе», причем совершенно бесплатно. Наблюдение за любовными коллизиями и последующее их жаркое обсуждение давно стали частью местного круговорота удовольствий — как выпивка, азартные игры и танцы.
— Не устраивай сцен, тебе это надо? — мягко спросила Пенелопа. Случайных зрителей легко обмануть запахом пудры и легким платьем, однако хватка у нее была крепче, чем у Бенни, а нрав злее. Она сжала его пальцы и, сменив тон, приказала: — Сядь.
Никакая сила в мире не заставила бы его повиноваться, кроме страха потерять работу: шлюхи, распугивающие клиентов, были не в цене, поэтому владельцы «Гоморры» внимательно следили, чтобы их девочки не затевали скандалов. Все помнили, что случилось с Крошкой Салли, которая на той неделе плеснула вином в лицо лысому старику, подсевшему за ее столик. Хорошая репутация борделя зависит от кротости и ласковости его шлюх, то есть качеств, нередко взлелеянных хлыстом. Бенни, памятуя об этом, плюхнулся обратно, только глаза его стали холоднее.
— Не поверю, что ты скучала, — процедил он сквозь зубы, разминая в пепельнице недокуренную сигарету. — Чего надо?
— Говорят, ты в долгах как в шелках.
— Зато ты цветешь, цыпа.
— Есть такое дело… — Пенелопа поднесла ко рту выбившуюся прядку и задумчиво пожевала распушенную кисточку. — Слушай, я знаю, как непросто найти работу в больших городах. В деревнях и убежищах ты еще кому-то нужен, а тут — как повезет. Тебе не повезло.
— Всё ты и твоя проклятая фишка.
— Только не делай виноватую из меня. Мне жаль. Правда, жаль. Мы все живем так — ну, как будто война кончилась вчера. Мало думаем о будущем, а друг на друга вообще плевать хотели.
— Ты могла бы податься в театр. Томми был бы счастлив, большая актриса пропадает.
— Ну уж, по крайней мере, я не подалась бы в шлюхи.
I can hear the sounds of violins
Long before it begins
Make me thrill as only you know how
Sway me smooth, sway me now…
Неуклюжая девица на танцполе, заслушавшись бархатными нотами в голосе певца, споткнулась о ногу своего кавалера и выронила бокал мадеры. Зазвенело стекло, промчалась мимо рыженькая официантка, вальсируя со шваброй, и эта крошечная заминка дала Бенни лишние полминуты, чтобы вымучить ответ: он не ожидал, что Пенелопа вернет шпильку, снова напомнив, кто он и почему сидит здесь, за этим столиком с красной салфеткой, с этой засохшей розой, роняющей лепестки.
— Рожей ты не вышла, Пенни, — наконец выплюнул он.
— Думаешь, не взяли бы? — улыбнулась она обезоруживающе: и эту шпильку отбила. — Зато ты у нас симпатичный. Слава богу, избавился от этого пиджака в клеточку. Манеры у тебя, правда…
— Мы все поняли, как тебе повезло, мисс Пенни Гарднер. Если пришла потешить свое самолюбие, дуй отсюда. Найди кого-нибудь другого.
— Послушай, я многое могу сделать. Скажи «да» и не бахвалься. Хоть раз в жизни перестань, на одну минуту, чтобы сказать это нечастное «да».
— Прости, я не припомню, чтобы Пенни Гарднер помогала кому-то, кроме себя.
— Вот как? Не припомнишь, значит?
— Ты сама прекрасно знаешь, какой ценой тебе достались эти деньги и это платье. Может, мне противно смотреть в зеркало по утрам… но и тебе, цыпленочек, не должно быть приятно.
— Ну, как хочешь, я не буду тебя вытягивать из болота, — пожала плечами Пенелопа. — Вдруг тебе там еще понравится. Тогда адье, дружочек. Я тебе работать мешаю? Так бы сразу и сказал. Твое время нынче денег стоит.
Официант, забирая пустой бокал, спросил, как ей мартини.
Пенелопа поднялась из-за столика и ответила, что очень хорошо.
2. Пенни & Бенни
2. Пенни & Бенни
В тот вечер «Топс» гудел сильнее обычного: Томми удалось заманить на сцену какую-то, как он выразился, «блистательную знаменитость», проездом оказавшуюся в Нью-Вегасе. Бенни не понимал, почему взглянуть на эту пышную негритянку вознамерился весь город, однако билеты разошлись за один вечер, да в таком количестве, что перед концертом в зале было не протолкнуться. Томми приберег для них теплое местечко за столиком в первом ряду. Думая, что из блистательного в Луизе — только усыпанное блестками платье, Бенни лениво тасовал колоду, надеясь сегодня уйти победителем. Но стоило Луизе запеть — и все картежники отложили карты, все пьяницы отставили бутылки: так славно звучал ее тусклый старый голос.
Сладкая дрема кончилась только тогда, когда певица объявила перерыв и удалилась припудрить носик. Лысый толстяк-музыкант, аккомпанировавший ей на рояле, принялся бренчать веселую послевоенную песню; некоторые гости, стряхивая оцепенение, даже поднялись танцевать. Под легкий джаз и перестук чужих каблуков Томми и Бенни разыграли партию в покер, но для последнего это кончилось скверно: бубновая дама и бубновый валет не могли сладить с тузом и королем червей.
Джокер рядом с ними криво улыбался и подмигивал левым глазом.
— Признай, босс, сегодня мой день! — широко улыбнулся Томми, сгребая выигранные фишки. — Подружка-фортуна в кои-то веки улыбается не тебе. Ты мне еще сто крышек проспорил, помнишь? Я ведь говорил — жди аншлага.
— Да уж, — криво улыбнулся Бенни. Он мог позволить себе крупные проигрыши, но попадать впросак не любил. — Не везет.
— Ничего, — сказала высокая девица, подойдя к нему со спины. — Бывает. Не везет в карты — повезет в любви.
И ненавязчиво опустила руку на плечо бессменного лидера «Председателей», сжимая пальцы так, будто готова была оторвать на память кусок клетчатого черно-белого твида.
Бенни не понаслышке знал, что «вышибить мозги» — не просто выражение. Ему и раньше доводилось стрелять в людей, поэтому в городе он не вспоминал курьершу ни разу. Совесть подавилась бы, попытайся она сожрать его с потрохами. Но тут он обернулся на голос — и качнулся перед глазами подъеденный молью занавес, и вздрогнули огни, и музыка заглохла, будто лысый музыкант ударил по клавишам рояля. Услужливая память подбросила воспоминание, как дилер — неудачную карту: повеяло ночным кладбищенским холодом, глухо застучали лопаты, ворочая комья мерзлой земли. Платиновая фишка в кармане нагревалась от тепла пальцев. Он стоял в трех шагах от неглубокой могилы, где хоронили девчонку с двумя отметинами на лбу, по девять миллиметров каждое. Кровь не текла: застыла черной капелью на комбинезоне, запеклась на длинной прядке. Как ее звали, беднягу? Мисс Гарднер, Пенелопа, Пенни. Он мельком подумал, что она, эта Пенелопа, чудно бы смотрелась на улицах Стрипа в толпе других нарядных крошек, радующих глаз, и сердце, и кое-что еще, но потом отмахнулся от пустых мыслей, как от сонных комаров, противно зудящих под фонарями. Два выстрела — и дело с концом, спасибо его любимой малышке под непритязательным прозвищем «Мария».
— Могу ущипнуть, — дружелюбно предложила девица, снимая руку с его плеча. — Но ты не спишь, предупреждаю сразу.
— Проблемы? — нахмурился Томми. Он беспокоился не столько за большого босса, сколько за репутацию своего театра. Луиза вернулась к микрофону, гомон затих, и на их столик уже обращались взгляды недовольных любителей музыки.
— Исчезни, — коротко бросил ему Бенни.
И остался с Пенелопой, воскресшей из мертвых, наедине.
Наверное, она дала на лапу одному из охранников: обычно в «Топс» не пускали оборванцев, с чьих подошв еще не сошла въедливая пустынная пыль. Бенни заботился о внешнем лоске больше остальных «Председателей», вместе взятых. У девиц в затертых комбинезонах и армейских ботинках не было ни единого шанса попасть в святая святых. Хочешь провести вечер в достойном заведении — будь добра угодить его владельцу: нацепи жемчужную нитку, надень лучшие чулки и нестоптанные туфли, пусть даже единственные, нарумянь щеки, завей волосы, сбрызни лаком — и тогда заливайся весь вечером вином, пляши, дуй своему спутнику на игральные кости, приноси ему удачу, услаждай его взор.
Его незваная гостья едва ли могла похвастаться тем, что услаждает взоры, но Бенни было не до разглядывания чужих прелестей. Едва Томми растаял в толпе, Пенелопа без всякой элегантности громыхнула стулом и принялась рассеянно мусолить игральные карты. Затянутые в хвост пряди при свете ламп горели золотом мохавских песков. На нее косились припудренные дамы, сидевшие неподалеку, но ровно до тех пор, пока Луиза не затянула очередную любовную балладу, печальную, как реквием. Стоило ей начать, как Пенни и Бенни в огромном зале остались вдвоем.
— Ну ты знаешь, зачем я пришла, — без обиняков сказала Пенелопа, наклонившись к нему. — За своей фишкой.
— Стой. Так дела не делаются, малышка.
— Знаешь, как дела не делаются? Воспитанные джентльмены не стреляют девушкам в голову.
Бенни потер свинцовые виски, зажмурил глаза на мгновение, но нет, она не исчезла. Не сон, не наваждение, не призрак — ослепительно живая, невыносимо насмешливая, Пенелопа сидела напротив, представляя угрозу всем его планам и надеждам.
— Как ты…
— Продала душу дьяволу, — улыбнулась она. И потребовала, сощурившись: — Фишку.
Мужчина за соседним столиком, увлеченный пением немолодой певички, недовольно шикнул на нее. Пенелопа понизила голос и продолжила:
— Только не думай, что можешь от меня смыться. Или что тебе поможет еще пуля-другая.
— Вот это самоуверенность, — усмехнулся Бенни. — Уважаю.
— У меня есть друг-снайпер. Хороший снайпер, энкаэровской закалки. Очень за меня переживает. Сунешь нос отсюда, и… как бы выразиться, чтобы даже ты понял… песенка твоя спета.
— Детка, я рад, что твоя славная черепушка оказалась такой прочной. И, похоже, не без мозгов. Но ты была бы еще умнее, если бы мне не угрожала. Два неглупых человека всегда найдут способ договориться.
— Вот это, — улыбнулась Пенелопа, — я и хотела от тебя услышать.
У нее были самые обыкновенные глаза: серо-голубые, как поздний, до весны залежавшийся лед. В первую встречу он их не разглядел, целился выше. А стоило смотреть пристальнее — может, тогда бы он догадался, что от курьерши стоит ждать проблем, и к двум пулям из «Марии», прошившим голову над правой бровью, прибавил бы третью. Как вцепляется в рыбьи жабры крючок, так и Пенелопа вцеплялась в него взглядом. Интересных сотрудников нынче берут в «Мохаве Экспресс», подумал Бенни, аж мурашки ползут по спине.
— У меня тут есть роскошный номер, специально для дорогих гостей. Считай, он твой, заслужила.
— Для человека в шикарном костюме ты хорошо держишься. Не рохля.
— Пойдем, — поднялся Бенни. — Поболтаем.
Луиза взяла такую высокую, пронзительную, птичью ноту, что его пробрало до костей.
You said your arms would always hold me
You said your lips were mine alone to kiss
Now after all those things you told me
How can it end like this?
— Поболтаем.
Война закончилась двести лет назад, однако за все это время никто не потрудился привести мир в порядок. Нью-Вегасу удалось уцелеть, и он гордо царапал небо вершинами башен — самых высоких, какие только остались в стране мечты, именуемой Америка. Внутри царила разруха. Даже «Топс», имевший репутацию респектабельного заведения, мог похвастаться лишь тенями былой роскоши: и выщербленный паркет, и отошедшие обои, и видавшая виды мебель напоминали о безоблачном мире довоенной эпохи. Песни, и декорации, и дряхлые костюмчики в грязи и масляных пятнах — не более чем шелуха, сохранившаяся с тех пор. Никто не спешил выметать ее: ведь, кроме шелухи, у них ничего не было.
Бенни и Пенелопа поднялись по скрипучим ступеням в номер. Богач-завсегдатай, его облюбовавший, так усердствовал с ядер-колой, что недавно сыграл в ящик. За барной стойкой, сооруженной в гостиной, высились ряды неопорожненных стеклянных бутылок — закупоренная радиация, подслащенная карамелью. В них отражался тусклый свет лампы. Из ванной доносился дробный стук: это капли из ржавого крана срывались в раковину.
Бенни предложил спутнице присесть. Подвинул поближе блюдце, раскрашенное узорами пепла (окурки выкинули, когда прибирали помещение после скоропостижной кончины владельца, а помыть пепельницу забыли). Нашел пузатые стаканы, плеснул в них виски на два пальца. Вывалил на стол щедрое угощение: картофельные чипсы, сушеные мутафрукты с орехами, суховатые кексы, черствые, как древесная кора. Поухаживал за дамой.
— Ну что… Поговорим, Пенни.
— Пенелопа.
— Очень уж ты, малыш, серьезная. Я ведь не требую, чтобы меня звали «Бенджамин».
— Ты вообще у нас из ряда вон, — проговорила она, облокотившись на стойку. Рассеянно провела пальцем по грязным разводам. На краю лежал забытый комикс «Капитан Космос: Путешествие на Марс», старый, с бахромой на уголках. — Имей в виду, кстати. Так, на будущее. Пиджак в клеточку, манеры заправского ловеласа, полпачки «Лаки страйк» в день… По этим следам тебя любой найдет.
— Я даже рад, — признался Бенни, прикладываясь к стакану. — Ведь иначе бы ты не пришла.
— Какой галантный, вы поглядите только.
— Добиралась через Мохаве, значит. В одном комбинезоне.
— Ну почему — в одном. У меня запасной есть.
— Как тебя вообще занесло на Стрип? — серьезно спросил Бенни. — Секьюритроны абы кого не пустят.
— Не так уж сложно наскрести две тыщи крышек. Моя бабушка знала, как гнать водку из кактусов и банановой юкки. Семейный рецепт. Из поколения в поколение, понимаешь…
Он так и не понял, шутит Пенелопа или нет. Не глядя на него, она задумчиво расколола грецкий орех не слишком чистым армейским ножом. Демонстрируя: вот, смотри, притащила оружие в «Топс», наплевав на запреты и правила приличия. Всех охранников уволю, к чертовой матери вышвырну отсюда этих бездарей, мрачно подумал Бенни — и принялся с шутками да прибаутками рассказывать любимую сказочку про загадочного мистера Хауса, его главное сокровище — платиновую фишку, про доброго робота Йес-мэна, а также свои подвиги былые и грядущие — столь амбициозные и славные, что никакой Капитан Космос, пожалуй, не мог бы потягаться с ним.
3. Старая сахарница
3. Старая сахарница
Когда близится полночь и наводняют «Гоморру» посетители всех мастей, официанты делают радио громче, а свет глуше: так не слышно стонов и не видно сплетающихся тел. В первом зале по-прежнему играют в покер да курят дорогие сигары. Но стоит нырнуть в лабиринт поглубже, как глазам открываются иные картины. Белокурая Сара, опустившись на колени, расстегивает ширинку своему постоянному клиенту (он дрожит от предвкушения и от мысли, что на них смотрят, хотя в полумраке различимы лишь силуэты); Дженни, лежа на диванчике, лениво поглаживает плетку, как послушного зверька; Хлоя в уголке учит целоваться семнадцатилетнего мальчишку, принесшего ей в дар чудом найденные сто крышек; прелестная Надин уже довела до истомы первую гостью и спускается по лестнице, оглядывая толпу в поисках второй девицы, ждущей трепетных женских прикосновений. Все труженицы при деле, и все они знают свою работу… кроме одной.
Самая дорогая из них получала четыре сотни. Она была молода, хороша собой и чуточку своенравна: ровно до такой степени, чтобы казаться капризной, а не дерзкой. Ни один из визитеров не догадывался, что почти все деньги она спускает на «Мед-X», чтобы окунуться в волны морфина, и «Винт», чтобы найти силы на вымученную ласку.
Бенни был менее опытен и на ласки жаден. Ему платили в разы скромнее.
— Восемьдесят, — ответил он подвыпившему мужчине, подсевшему за столик. У джентльмена были хорошие манеры, явно росшие из привычки обуздывать себя во всем, но четыре рюмки коньяка, принятые для смелости, развязывали язык и не таким сдержанным господам.
— Новенький. Не видел тебя тут раньше. Заприметил в пятницу, все ходил — не решался… До тебя за этим столиком сидел другой. Д-делся куда-то.
Опытная девица на месте Бенни сразу бы нашла ключик к такому зажатому клиенту — накрыла бы руку ладошкой, сказала пару ободряющих слов. Робкие гости в «Гоморру» приходили не так уж редко: сколько в Вегасе распутников, побывавших в постели Блестящей и в стальных объятиях Фисто, столько и скромников, стыдящихся тяги к удовольствиям сомнительного толка. Многие годами навещали одну и ту же шлюху, стесняясь поднять глаза на других.
Бенни, однако, не потрудился сделать шаг навстречу и продолжал смотреть на мужчину хмуро, исподлобья. Его бросало в липкий жар при мысли о том, что этот нетрезвый джентльмен заплатит в кассу и проследует за ним в номер, запинаясь о ступеньки.
— Сам ничего не знал. Женщины — не то. Я поздно понял… Некоторые вот к гулям ходят. К мертвякам. Ничего. Это можно. Чем я хуже? Главное, чтобы ты умел… как следует… Я хорошо плачу, если кто умеет.
— Да чего вам надо-то? — буркнул Бенни.
Его собеседник изливал свои смутные желания в столь запутанной форме уже минут пятнадцать. Но от прямого вопроса он встряхнулся, поднял глаза и без всякой осторожности прикоснулся пальцами к губам Бенни.
— Шш. Я покажу. Пойдем…
— Плата вперед.
— Я тут… на хорошем счету. Можно потом. Давай. Пойдем. Я не знал, что взяли такого мальчика… красивого.
Бенни предупреждали: большинство клиентов у мужчин — другие мужчины, а вовсе не пышущие зноем длинноногие красотки из числа тех, что раньше вились вокруг него, как мотыльки у свечки. Он не успел привыкнуть к этой мысли и скалился на каждого встречного, бросавшего косые взгляды. Но долги росли, и неприступный бастион должен был рано или поздно сдаться на милость завоевателю. Отступить Бенни не мог, хотя больше всего на свете хотел, чтобы грянул гром, или засверкали молнии, или радио с шипением выплюнуло известие о новой войне — в общем, что угодно, лишь бы одна катастрофа отвратила другую.
— Эй-эй-эй, — сказала за спиной Пенни, наклоняясь к нему. Медленно поправила галстук, как заботливая жена — рассеянному мужу. Засунула в нагрудный карман несколько мятых купюр, долларов тридцать, не меньше. — Придержи своих браминов, дедуля. Тут уже за все уплачено.
— Пенни…
Он не мог видеть ее лицо, но по голосу было слышно, что Пенелопа улыбается.
— Да?
Галстук затягивался, как петля, и Бенни уже не надеялся попасть в число тех висельников-счастливчиков, над которыми лопается веревка. Обескураженный джентльмен отпрянул назад, изучая Пенни мутным взглядом:
— Но позвольте…
— Бенни, как же так? — с деланым осуждением сказала Пенелопа, качая головой. — Я отлучилась на пару минут, чтобы заплатить, а ты уже подцепил кого-то еще. Некрасиво… Ну, вставай, что ли!
Она потянула за галстук, заставляя Бенни подняться, и оказалась так близко, что могла стряхнуть невидимые пылинки с ворота его рубашки. Удавка на шее ослабла. Он наконец сделал вдох и подавился подслащенным сигаретным дымом. Волосы Пенелопы пахли шиповником. Любуясь взятым в аренду товаром, она зажала тщательно выбритый подбородок двумя пальцами и ногтем царапнула заживающий порез у Бенни на щеке — будто выискивала изъяны, желая убедиться, что не переплатила.
— Ты об этом пожалеешь, — тихо сказал Бенни, удивляясь, откуда взялись силы на угрозы. Собирая крошки, которыми осыпалась, как сырая штукатурка, гордость, он отчеканил: — Что — ты — делаешь, дрянь такая?
В стальных глазах Пенелопы плясали искры.
— Ну как же, — улыбнулась она, краем глаза наблюдая, как пьяненький джентльмен, оставшись ни с чем, плетется в сторону барной стойки: топить печаль на дне бутылки. — Я ведь обещала помочь, верно?
И закружила его в танце так, что даже мертвец, поднятый из могилы, против своей воли сделал бы несколько па, громыхая костями в такт музыке.
Heaven, I'm in heaven,
And my heart beats so that I can hardly speak,
And I seem to find the happiness I seek
When we're out together swinging.
Бенни упирался, как завидевший скотобойню барашек. Пенелопа тащила его в сторону холла, сжимая язычок галстука в кулаке. Посетители пялились на них, наслаждаясь зрелищем, и каждый смешок стегал не хуже плетки. Она за него заплатила, значит, как за пару чулок, или старую сахарницу, или потрепанный костюмчик на распродаже — пустяк, который и выкинуть потом не жалко. Она за него заплатила.
Поскрипывая, лифт распахнул зеркальную пасть. Не церемонясь, Пенелопа толкнула Бенни в грудь и шагнула следом. Створки сомкнулись за ее спиной, погасла музыка, умолк смех, и только одинокая желтая лампа жужжала над головой, как муха.
— Наслаждаешься, — бросил он. Тяжелая юбка, вздымаясь, шелковой волной плеснулась в ноги: это Пенни оттеснила его к стене, прижимаясь всем телом.
— Даже не представляешь, как. — Ее горячее дыхание защекотало ухо. Кабина лифта наконец вздрогнула и поплыла вверх, но земля ушла из-под ног мгновением раньше: близость Пенни и запах ее духов кружили голову. — Я давно этого ждала.
— Могла выбрать способ попроще.
— Да?
— Попросить.
— Точно.
— Признаться.
— О-о-о.
— Никаких сложностей.
— Да, и почему я этого не сделала?
Пенелопа доверчиво приникла к нему, поглаживая спину и поясницу. Да, она умела обращаться с армейским ножом, и да, когда он впервые увидел ее, эти руки были в грязи и машинном масле, но женские ладони есть женские ладони — узкие, ласковые, быстрые, они заставили его поверить, что происходящее — причудливый каприз девицы, не знающей другого способа приблизить долгожданную ночь. Кровь била в барабанные перепонки. Что ж, если Пенни мечтает сыграть в придирчивого клиента и проститутку, можно простить ей маленькую слабость: только пусть будет готова, что правила игры вот-вот изменятся. Ему хотелось содрать с нее гордость, как васильковое платье, растоптать насмешливость — как жемчужные бусы, скомкать заносчивость — будто паутину кружевного белья; он поклялся бы на «Марии», что никогда чувство к женщине так не сминало его изнутри; он искал в темноте ее губы, пока ползла на последний этаж ленивая гусеница лифта, целовал шею, висок, маленькое ушко, а в это время проворные пальцы чуть не выдрали с мясом пуговицу на его брюках, чтобы свободно нырнуть вниз, и…
— Какой ты быстрый у меня, — довольно хмыкнула Пенелопа.
— Молчи, молчи, молчи уже.
Он захлебнулся в словах, потому что Пенни чуть сжала ладонь.
— Это стоило своих восьмидесяти крышек, знаешь.
Бенни плохо соображал, что она говорит: темнота делала его незрячим, а желание — глухим. И натужный скрип лифтового механизма, и голос Пенелопы звучали теперь издалека, как со старой шипящей пластинки. Он чувствовал короткий пушок на затылке, скользящий под пальцами, и дыхание с запахом «Сьерры-Мадре» — но больше ничего; слышал стук сердца и прерывистые вздохи — но не речи; видел запрокинутую шею да белые зубы с небольшой щербинкой — но не улыбку и не взгляд. И пока вслед за зрением и слухом не исчезла способность двигаться, ему нужно было коснуться этой щербинки языком, разделить с Пенни воздух, которым они дышали, отнять этот воздух у нее, вычерпать весь, пока она, обмякая в его руках, не признает свое поражение.
— Ну уж, — вывернулась Пенелопа, отталкивая его к стене и прижимая ладонью кадык. — Не в губы же. Шлюхи в губы не целуются, Бенни.
4. Рождественский пудинг
4. Рождественский пудинг
Недолго длилась сказочка про мистера Хауса, платиновую фишку и доброго робота Йес-мэна. Бенни схватили неподалеку от лагеря Легиона, и он проклял всё на свете, думая, что лучше бы солдаты схватили Пенни, а она натолкнулась на стражников у самого форта и прокляла тот миг, когда согласилась отправиться туда в одиночку. Они разделились, чтобы отыскать безопасный проход к бункеру, но недооценили бдительность караула. Пенни заломили руки за спину, туго скрутили веревкой. От удара сапогом едва не треснуло ребро. Глядя в рыбьи лица караульщиков, она вспомнила истории Буна, все его байки, рассказанные в темноте у костра. Отличный стрелок, снайпер энкаэровской закалки, Бун милосердно прикончил свою жену выстрелом из винтовки — в лоб, лишь бы та не досталась легионерам. Теперь Пенни понимала, почему. Теперь она верила Буну. Пока ее волокли к палатке Цезаря, она видела и рабынь, и кресты, на которых вздернули самых непослушных из них, и птиц над этими крестами. Бун поступил правильно: она сама предпочла бы пулю и неглубокую могилу на кладбище Гудспрингса, нежели распятие. У плененных женщин выбор был небогат: молодые ублажали центурионов, старухи — кашеварили у костров, а упрямицам в запястья вбивали деревянные колья.
Когда Пенни толкнули под своды шатра, она выпрямилась перед Вульпесом Инкультой и подумала: если протянет ко мне руку, плюну ему в лицо. Однако фрументарий едва удостоил пленницу взглядом и кивнул на Бенни, стоявшего на коленях в стороне от входа:
— Выходит, твой приятель не соврал. Считай, ему повезло. А тебе, девушка, не очень.
Бенни поднял голову. Волосы на висках стали важными от пота; мокрая рубашка липла к плечам и спине там, где на ткани остался росчерк хлыста. Капли крови, черно-красные, свернулись в пыли. Пенелопа попыталась наскрести хоть немного жалости к нему, но не смогла. Фрументарий тем временем подал знак своим людям, чтобы те связали пленницу. Один из легионеров, поправив тугие жгуты, отшвырнул Пенелопу на землю, будто соломенную куклу. Грубая веревка жалила теперь не только запястья, но и лодыжки.
— Курва, — почти безразлично сказал Бенни. Усталая усмешка прилипла к уголкам рта, плечи вздрагивали, и на мгновение ей показалось, что он вот-вот засмеется или заплачет. — Я должен был догадаться, что ты при первой возможности стащишь у меня фишку.
Легионер наотмашь ударил его по лицу: заключенным не полагалось открывать рот, пока их не спрашивают. Но Вульпес, с высоты своего роста глядя, как Бенни сплевывает кровавую мокроту, махнул рукой:
— Хватит с него. Пусть говорят, сколько им вздумается. Оба должны быть в сознании, когда вернется Цезарь.
Лежа на боку, Пенни смотрела, как бежит в пыли муравей. Он пронес травинку прямо перед нее носом, а потом исчез в тяжелых складках ткани: выбрался на свободу, прочь из палатки. Пенни сделала вдох, потом еще и еще, пытаясь отдышаться, но сердце колотилось у самого горла. Она не могла взять себя в руки и начать мыслить здраво. При каждом движении боль впивалась в сведенные лопатки, как игла. Бенни, наблюдая за ней, иронически хмыкнул: он был рад видеть, что женщина, принесшая ему столько бед, в муках корчится на земле.
— Ты же понимаешь, — сказала Пенелопа, совладав с тобой. — Они нас убьют. Обоих.
— Нет, — усмехнулся Бенни. — Меня они убьют. Ты так легко не отделаешься.
— У тебя был должок передо мной, забыл? — огрызнулась она в ответ. — И знаешь что? Мне не жаль. Паясничай, если хочешь… делай вид, что ты собирался придерживаться нашего плана… Дать мне деньги, власть — всё, что сулит твоя дурацкая фишка. «Разделим с Пенни Вегас, как большой рождественский пудинг», да, Бенджамин, об этом ты думал?
— Веришь или нет, да. Думал.
Она знала цену этому «да», потому что выросла в пустошах Мохаве. «Да» фермера, который обещает заплатить за работу, но не дает ни крышки и выгоняет под ливень; «да» рейнджера из НКР, который предлагает переночевать на аванпосте и по-хозяйски — ведь за гостеприимство положена награда — рвет молнию ее комбинезона; «да» той рыжей торговки, продавшей за баснословные деньги пистолет, подобранный на ближайшей помойке… «Да» матери, убеждавшей, что они никогда не покинут убежище. Слова ничего не стоили, это Пенелопа Гарднер усвоила твердо. Человек, один раз пытавшийся ее убить, не преминул бы воспользоваться удобным случаем снова. Он держал наготове «Марию», а она следила за каждым его движением — и позаботилась о том, чтобы платиновая фишка перекочевала в ее карман при первой же возможности. Главный промах Бенни заключался в том, что он, закоснев на своем пьедестале, не воспринимал соперников всерьез и забыл общеизвестную мудрость: не воруй у вора и не пытайся обхитрить хитреца.
— Доигрались, — мрачно подвела черту Пенелопа. — Теперь-то что?
— Теперь меня они распнут, — ровно ответил он, — а тебя пустят по рукам. И я надеюсь, у тебя, Пенни, хватит силенок обслужить всех солдат, которые этого захотят… Их будет много, так что лучше бы тебе иметь дырки пошире.
Цезарь явился минутой позже. Он велел казнить Бенни, но отпустил Пенелопу.
Как многие правители, забывшие, ради чего затеяна война и чем так ценен трон, Цезарь маялся мигренями и скукой. Его забавляла эта причуда природы — девушка, воскресшая после двух выстрелов в голову. Интересно, спросил себя он, сможет ли она уничтожить секьюритронов и вернуться живой из бункера, где трещит от радиации пип-бой? Пенелопа — опытная проныра и знатная обманщица — смогла. Ей нравилось оправдывать и, более того, превосходить ожидания. Она не дала Цезарю ни малейшего повода усомниться в ее верности, хотя этот раунд сыграла по правилам мистера Хауса. Тот получил свою армию, а Пенелопа — и никакие подачки ей не были нужны — здоровенный ломоть лучшего пудинга в мире.
Но это случилось позже. А тогда она возвращалась из бункера в потемках — мимо крестов, мимо общей могилы, которую живые рабы копали для мертвых в стылой земле. Вульпес Инкульта подтвердил, что слышал взрыв, и благодарный Цезарь позволил своей протеже в последний раз поговорить с Бенни. Так, думал он, ее победа будет слаще.
Бенни ждал своей участи, понурив голову. Он был сломлен, унижен, разбит; ему оставалось только сыпать шуточками да смотреть, не взошло ли солнце над холмами. Победа отнюдь не показалась Пенелопе сладкой. Пока легионеры не видели, она протянула пленнику стелс-бой и вложила в руки перочинный ножик.
Но то, что она спасла его, не значило, что она простила.
Все люди, выросшие в пустошах Мохаве, знают, что цена прощения велика.
Этой мудрости учила ее бабка, знатно гнавшая водку из кактусов и банановой юкки.
5. Весна на Марсе5. Весна на Марсе
Лифт дополз до последнего этажа и нехотя приоткрыл створки, словно устричная раковина, оказавшаяся на тарелке у гурмана. Бенни отшатнулся от своей визави — словечко «шлюха» стегнуло не хуже плетки — и оттолкнул ее пинком в грудь. Пенелопа, растерявшись на миг, отлетела к противоположной стене, прижалась спиной к облезающим обоям. Каблучки ее щелкнули по паркету. Невесомая, безоружная, хрупкая, что она могла противопоставить взрослому мужчине? Ничего. И все же Пенелопа заливисто хохотала, а он стоял в трех шагах от нее с расстегнутыми штанами и вставшим членом, и картина эта была столь забавна, что изрядно потешила усатого швейцара, гулявшего туда-обратно по коридору.
— Вам не нужна моя помощь, мэм? — учтиво спросил он, зная, что у барышень-клиенток бывают самые разные вкусы.
Бенни тяжело дышал, и румянец заливал его щеки — пунцовой краской злости и стыда. Пенни подавила последний смешок и взглянула на него, будто собиралась сбрызнуть несчастную устрицу лимонным соком и сожрать без вилки и ножа.
— Нет, благодарю. У нас все хорошо. Лучше не бывает, правда, Бенни?
Он сквозь зубы назвал ее сукой и обматерил до пятого колена, но швейцар не повел и бровью. За годы службы в оплоте разврата, именуемом «Гоморрой», ему доводилось видеть столько притворных грубостей и нежностей, что никакие игры его не удивляли. Пенелопа продемонстрировала ключ: взгляните, все оплачено как надлежит. Швейцар повертел измусоленный брелок, подслеповато щурясь на выведенные карандашом цифры, и махнул рукой вглубь коридора:
— Третья дверь налево. Вы поосторожнее, там замок заедает…
— Если что, я вас позову, — пообещала Пенелопа. И ухватила Бенни за галстук как раз в тот момент, когда он потянулся застегнуть ширинку.
Номер, скрывающийся за третьей дверью налево, нес следы времени. На роскошной кровати — покрывало с дырами, оставшимися от свечки, на полу — богатый ковер, траченный молью. Линялая занавеска вздымалась на ветру, напоминая парус морской лодчонки. Пенни повернула ключ и прошла, не оглядываясь, к окну. На косолапом столике, рядом с засиженным мушками графином из-под вина, молчало радио. Она повернула несколько рычажков, ища волну, звучавшую в холле, и наконец в треске помех расслышала бархатный тембр Синатры.
Бенни остался у порога. Пенни, напев под нос несколько строк из любимой песенки, оглянулась на него и нетерпеливо спросила:
— Ну что же ты не раздеваешься?
— Обойдешься.
Она отвернулась, расправила примятую скатерть, смела в ладонь розовые лепестки, рассыпанные под вазой. Видно, дорогие апартаменты давно пустовали: никто не удосужился сменить увядший цветок новым.
— Ты уже доказала свое превосходство, Пенни. Довольна? Ну, чего еще ты хочешь?
— Сними одежду. Расстегни мое платье.
Бенни поднял взгляд. В неровном свете газовой лампы, коптившей плафон, Пенелопа казалась беззащитной, точно роковая красавица, покинутая неверным возлюбленным. Она стояла напротив окна с опущенной головой, вполоборота к нему. На заколке, украшенной жемчужными бусинами, зажигалось и гасло слабое пламя; низкий вырез открывал спину, с которой давно сошел ржавый пустынный загар.
— Я выросла в мире, где правят мужчины, — сказала Пенелопа с усмешкой. — Где каждый идиот думает, что ты уж как-нибудь расплатишься с ним, даже если не наскребешь достаточно крышек. Вы привыкли считать любую женщину шлюхой. Только пальцем помани — и она с радостью раздвинет ноги. Так?
— Ты мелешь чушь.
— А ты уже позабыл, что сказал мне в Легионе?
— Детка, прекрати. Злопамятство не украшает женщину.
— Знаешь, что не украшает проститутку? Когда у нее из-за «Винта» крошатся зубы.
Эти слова в ее устах звучали не столько намеком, сколько угрозой. Чтобы девицы были старательнее, радушные хозяева «Гоморры» давали им наркотики, Бенни знал это. За последние три недели он нагляделся на то, как зависимость сгибает его товарок пополам, заставляя со всей возможной страстью ублажать посетителей с тугими кошельками, и надеялся на одно: что выкарабкается из долговой ямы прежде, чем какая-нибудь добрая душа накачает его «Винтом».
— Дрянь ты, Пенни, — выплюнул он, жалея, что не выстрелил трижды.
— Рубашку.
Бенни потянулся к верхней пуговице и выдернул ее из петли. Лицо у него было каменное.
— Галстук… — не без удовольствия добавила Пенелопа, покачивая вечерней сумочкой на цепочке. — Галстук оставь.
Он аккуратно повесил рубашку на спину стула, чтобы не помялась, и шагнул к ней. Прижался со спины, изображая нежного любовника, скользнул ладонями по крепким — сказывались долгие переходы через пустыню — бедрам. Потом расстегнул замок на жемчужной нитке, касаясь пальцами ладной шейки, и отложил украшение на стол, к старомодному телефону с латунной вычурной трубкой. Бенни умел обращаться с женщинами. Слава ловеласа преследовала его, короля Стрипа, по пятам. Он давно понял, что все они одинаковы: и дикарки из пустыни, и румяные фермерши, и ухоженные мамзели с улиц Нью-Вегаса. Строят недотрог, но тают от грубой силы, поцелуев в ушко и шелковых простыней. Выключи свет — и не отличишь одну от другой, разве что первые будут пахнуть грязными ботинками, вторые — сеном, а третьи — духами.
Пенни пахла, как куст шиповника по весне, и, тем не менее, ничем не отличалась от прочих. Если она исстрадалась без мужчины, он был готов утолить ее желания, пускай и за скромную плату, прямо здесь, на шелковой простыни одного из лучших номеров «Гоморры». Лелея эту мысль, Бенни коснулся пуговицы, обшитой той же небесно-голубой тканью, что и платье, поцеловал непроколотую мочку и прошептал:
— Знаешь, у меня были женщины куда красивее тебя.
— То-то у тебя член стоял, как башня над «Лаки 38», — усмехнулась Пенни. — Дальше давай. Расстегнуть пуговицы — разве такая уж неподъемная работа?
Платье прошелестело, словно стрекозьи крылышки, и упало к ее ногам. Остались чулки и плотный, из многослойной органзы, подъюбник. Но едва Бенни, проведя рукой от обнаженной груди до талии, потянулся к поясу-резинке, Пенелопа его остановила: накрыла ладонь своею и отвела в сторону, на мгновение позволяя их пальцам сплестись.
— Не снимай, так сойдет.
— За деньги — любой каприз, — хмыкнул он. — К сожалению для меня, это политика заведения.
— Тебе настолько не нравится? — Пенни брякнула металлической пряжкой и выдернула его ремень из петель. — Бедный Бенни. Работа, конечно, не сахар. Я понимаю. Брюки! Заставлять клиента ждать — это тоже политика заведения? Не стесняйся, ты же не великовозрастная девственница, которая до восемнадцати лет пасла свиней на папочкиной ферме и стесняется снимать перед кавалером бельишко.
Он исполнил приказ требовательной клиентки и замер перед ней совершенно, за исключением галстука, голый. Пенелопа медленно обошла его, поигрывая брючным ремнем, и кинула взгляд на спину, исполосованную шрамами, словно разглядывая ценный экспонат. Улыбнулась и грубыми рубцам, оставшимся от легионерских хлыстов, и созвездию из трех родинок под правой лопаткой, и ямочкам на пояснице. Складки темно-синей органзы при каждом шаге шелестели, обрисовывая контуры ее длинных ног и белоснежных кружев меж ними. В рокоте помех зазвучала следующая песня Синатры.
Fly me to the Moon,
Let me sing among those stars,
Let me see what spring is like
On Jupiter and Mars.
— Неплохо они тебя отделали, — с сочувствием заметила Пенни.
— Ты и дальше собираешься водить разговоры? — спросил Бенни недовольно. Щеки снова начинали гореть. Вспоминания о том, как Пенни спасла его, неприятно саднили. Он считал себя баловником судьбы, но удача отвернулась от него — и теперь раздаривала улыбки другим. — Я думал, ты страждешь в ожидании того момента, которая щедрая плата начнет окупаться. Или предполагается, что я должен подхватить тебя на руки и отнести в койку, как счастливую невесту?
— Ты что-то путаешь. А кто говорил про койку?
Пенелопа свела ему руки за спиной и перемотала запястья ремешком с таким проворством, что Бенни не успел воспротивиться.
— На колени, мой хороший. На колени.
Она уселась в кресло, обитое розовым плюшем, и откинулась на спинку. Мягкий перезвон фортепианных клавиш и рулады кларнета вторили бархатному голосу певца. Шурша органзой, Пенни развела точеные ноги и расправила ниспадающие атласные рюши.
— Давай, Бенни. Покажи мне весну на Юпитере и Марсе.
Бенни почувствовал, что против воли смотрит на нее взглядом пресловутой свинарки, чей цветок невинности по какому-то недоразумению еще не был сорван. Пенелопа, не обращая внимания на заминку, принялась деловито отстегивать тесьму с кружевных подвязок: жестом актрисы, снимающей надоевший наряд. Кант шелковых чулок доходил всего лишь до середины бедер, а расшитые тесемки тянулись по светлой коже вверх, к поясу, где терялись в воланах непрозрачной ткани. Бенни не был готов к такому повороту событий. Когда женщины ложились с ним в постель, они не требовали ни ответной ласки, ни поцелуев: знали, что глава «Председателей» щедр на слова, но скуп на чувства, поэтому довольствовались малым — обыкновенно заваливались на спину, как черепахи, и позволяли себя трахать.
Пенелопа взглянула на него и скинула туфли.
— Тебе помочь? Начни с чулок, — посоветовала она, наматывая тесьму на палец. — Дальше сообразишь, если не умеешь.
— Тебе надо было не жадничать и заплатить двести крышек Надин, — усмехнулся Бенни. — Говорят, она по этой части большой мастер.
— Не отлынивай, Бенни! — засмеялась она. — Бери пример с Надин. У всех свои профессиональные навыки… Кому нужна горничная, если она не умеет вытирать пыль? Свинарка, которая свиней боится до поросячьего визга? Не умеешь работать языком — учись.
У него не оставалось выбора: пришлось исполнить приказ. Сделав несколько шагов в сторону кресла, он опустился перед Пенелопой на колени, словно заключенный перед плахой. К счастью, на полу был ковер. К несчастью, ковер был колюч, а в кожу впивались зачерствевшие хлебные крошки.
— Более прихотливая клиентка в такой момент захотела бы услышать пару нежных слов…
— Иди в задницу, — огрызнулся Бенни, склоняясь, чтобы выполнить второй ее приказ. Он сжал зубами подвязку и потянул вниз, стаскивая левый чулок. Губы задели кожу, Пенелопа тихо вздохнула.
— …а мне и так сойдет.
Единственной посетительницей, польстившейся на него время работы, стала холеная седеющая дама, которой впору было воспитывать внуков: петь им колыбельные, рассказывать сказки и выдумать страшные истории про мутоволков, караулящих под кроватью в надежде цапнуть за бочок. Тем не менее, она возжелала перекинуть через колено Бенни и отстегать его хворостиной из ивового прутика. Другая, с кокетливой родинкой на щеке, скривила рот и потребовала обратно деньги, едва завидела шрамы на спине. Пенни, по сравнению с ними точно, осчастливила бы любого; пока они путешествовали вдвоем до Коттонвуд-Коув, он не раз смотрел, как она поутру вычесывает травинки из волос, и думал, что с удовольствием порезвился бы с этой девочкой на заброшенной железнодорожной станции или даже в чистом поле средь чертополоха и крапивы, не говоря уж об уютном номере «Гоморры». Но сейчас ему не хотелось ласкать ее. Кожа Пенелопы гладкостью могла сравниться с шелком, ножки напоминали о манящих формах киноактрис со старых плакатов, а ковер все же был приятнее крапивы, однако Бенни едва пересилил себя, чтобы стянуть второй чулок. Грязной, взлохмаченной, в комбинезоне с заплатами она нравилась ему много больше, чем сейчас.
Пенни смилостивилась и приподняла подъюбник, самостоятельно снимая белье. Она смотрела на своего коленопреклоненного любовника снисходительно, заранее готовая терпеть и нерасторопность, и досадные промахи, и стыдливый нрав. Бенни, понурив голову без всякого стыда, попытался шевельнуть стянутыми за спиной руками и размять плечи, но почувствовал лишь резь в лопатках. Хорошо бы пытка закончилась поскорее, подумал он. Хорошо бы не уступить великолепной в своем деле Надин и довести всё до конца за считаные минуты — как она, бывало, похвалялась.
С этой мыслью он наклонился, ныряя под оборки, словно утопленник в облака морской пены, и неловко прижался губами к бедру Пенелопы.
Та недовольно вздохнула, но не произнесла ни слова. Не журя, как неопытного мальчишку, не давая указаний, она отдалась неуверенным поцелуям: только едва заметно откинулась в кресле, когда Бенни наконец отбросил ложную скромность и попытался вообразить, что перед ним — лакричный леденец из тех, что вечно пылились на прилавках вместе с банками довоенных сардин. Закрыв глаза, он коснулся ее там, где Пенни хотела, и не получил в награду даже слабого стона. Странно: ему вдруг захотелось, чтобы Пенни стонала; чтобы дернулась, прижала его голову ладонью к своему лону, дала понять: хорош он или плох, мало старается или достаточно. Пришлось настойчивее работать языком.
Вкус оказался соленее лакрицы и даже, как ни странно, сардин.
— Проклятье, Бенни, ты же не бабушкин воскресный суп тут хлебаешь!
То был не стон страсти, и незадачливый герой-любовник замер, не понимая, в чем его вина.
— Помедленнее. Начни с поцелуев, чуть ниже, да, еще… Вот. Так уже лучше.
Бенни провел языком снизу доверху, нашел чувствительное местечко и сбавил темп, лаская мягко, неторопливо. Он бы и любимую женщину не целовал нежнее в губы — но судьба, к счастью, уберегла вчерашнего короля Стрипа от горестей любви, не обделив при этом радостями мимолетных увлечений.
Сдерживая невольный вздох, Пенни в ответ на нежность подалась навстречу и вскинула ногу ему на плечо. Голая пятка ударила по спине; зашуршали, сползая к бедрам, ворохи ткани. Он понял, что напрасно рассчитывал немедля довести строптивую клиентку до вершин наслаждения, какие описывают на страницах женских романов, но дело двинулось с мертвой точки. Щеки у него стали мокрые, точно у ребенка, торопящегося слопать побольше супа без помощи ложки. Пенни дышала тяжелее. Постепенно ее ахи и охи начали льстить ему, как льстит мужчине-победителю трепет побежденной любовницы, строившей из себя недотрогу, а прерывистые стоны — о, эти стоны на корню изничтожили равнодушие к той своеобразной пытке, которой Пенелопа его подвергла, из заслуженно-жестокой превратив ее в унизительно-сладкую.
Мужское тщеславие брало верх. Мужские привычки его одолевали. Даже над своим мужским достоинством он не был властен. Он хотел, чтобы она кончила, извиваясь в кресле, цепляясь за подлокотники, повторяя его имя: пожалуйста, Бенни, позволь мне, оттрахай меня своим языком, да, вот так, не останавливайся, не прекращай, Бенни, не поступай так со мной, о-о, умоляю, ради всего святого, продолжай меня трахать, или я, или я… ох!..
— Ох!
Член вставал от этих мыслей не хуже, чем в лифте, когда Пенелопа надрачивала его рукой.
— Ох… ох ты ж черт, Бенни! Ты что, бреешься столовым ножом? — зашипела она, запуская руку в густые вихры на его затылке. — У меня от твоей щетины будет… ох… сыпь, дурачина.
Бенни не оставил бы издевку без внимания, но, во-первых, ржавчина в самом деле нарастала на старой бритве не хуже, чем плесень на позабытой в подвале головке сыра. Во-вторых, хватка у Пенни была железная, и хотя казалось, что она просто лохматит ему волосы, он не смог бы воспротивиться этой ласке и отстраниться. В-третьих, отстраняться не хотелось: сейчас он сильнее прежнего желал, чтобы насмешница-Пенелопа позабыла, наконец, свои остроты и дала ему завершить начатое, довести ее до финала — тем более что она была гораздо, о, гораздо ближе к нему, чем в начале этой странной экзекуции. Тогда Пенни была неотзывчивой, сухой. Теперь она задыхалась, стоило ему погрубее надавить кончиком языка на клитор, стискивала в пальцах пряди, если он останавливался, и стонала, когда после недолгой заминки Бенни принимался за работу с удвоенной силой, слизывая всю влагу.
— Ох, да, хороший мальчик… Да!
Спина затекла. Крошки впивались в колени.
Но ему так понравилось быть хорошим мальчиком для Пенни, что это в конце концов потеряло всякое значение.
Часа через два в дверях появилась горничная со шваброй и ведром мыльной воды наперевес. Опустив очи долу с кротостью монашки, вознамерившейся очистить сей оплот разврата не только от грязи и пыли, но и от похоти в самых разнузданных ее проявлениях, она без единого слова развязала Бенни запястья и протянула ему брюки. Рубашку, одевшись, он взял сам. В нагрудном кармане похрустывали республиканские доллары — свернутые в трубочку чаевые, размеру которых позавидовали бы все ночные бабочки «Гоморры», включая искусницу-Надин. Раньше Бенни мог потратить такую сумму за вечер, не скупясь на изысканные блюда и лучшее вино, но времена былой роскоши миновали, поэтому деньги разошлись на необходимые мелочи: ботинки взамен сношенным, щетку для одежды, пачку «Лаки страйк», недельный запас вермишели, мыло и дешевый виски, изготовленный местными умельцами в медном тазу из солода и свеклы.
К концу недели он понял, что вскоре от нежданного богатства не останется ни гроша, и на остаток чаевых, поторговавшись с усатым галантерейщиком, купил новехонькую бритву.
@темы: Het, Фанфик закончен, Fallout: NV, R, Фанфикшен